Перевод осуществлён TG каналом themeofbooks — t.me/themeofbooks
Переводчик_Sinelnikova
ЛИЛЛИАНА
— Все зависит от тебя. А ты даже не можешь вспомнить, какую гребаную вилку использовать.
Острый голос моего отца прорезает воздух, как нож, и щелчок хлыста, который регулярно обрушивается на меня. Я уже привыкла к этому, он говорит со мной таким образом всю мою жизнь. Быть любимой родителями, и оберегаемой ими, это не то, что я когда-либо знала или испытывала. Никогда не было моментов доброты или близости. Моменты, которых я с нетерпением жду, это те, когда он забывает о моем существовании.
В последние несколько недель таких моментов просто не существует.
По его мнению, у меня есть шанс выполнить свое предназначение, единственное предназначение, ради которого я рождена. Единственная причина моей благодарности ему за то, что у него дочь, а не сын. Я нечто, что нужно вылепить, придать форму, подчинить его воле. Это все, что я есть для него, и чем была когда-либо.
Моя красота была удачей жеребьевки. Все остальное: любая грация, или ум, или хорошие манеры, которыми я обладаю, любое очарование или соблазнительность, все это было привито мне, и вбивается в меня в данный момент.
Чего я, кажется действительно, не могу понять, так это того, как работает обстановка места на модном ужине.
— Ты действительно думаешь, что им будет не все равно? — Я раздраженно резко выдыхаю. Скорее всего, я заплачу за это позже, но мои нервы натянуты до предела, гудя от беспокойства. — Я предназначена быть игрушкой для секса этого мужчины, а не его женой. Какое это имеет значение, знаю ли я, какая ложка для супа, а какая вилка для десерта?
Я вижу момент, когда мой отец хочет ударить меня. Он сделал бы это, если бы мы не были так близки к дню расплаты. Но он не может рисковать, чтобы что-то испортило мое лицо. Никаких покраснений или кровоподтеков. Ничего, что оставило бы след, а он не мог доверять себе, что остановится, если выпустит этот контроль из рук. Поэтому вместо этого он сжимает кулак, глядя на меня пронзительными темными глазами.
Мне говорили, что у меня глаза моей матери, мягкие и голубые. Но я не видела. Я ее не помню, и в доме нет ее фотографий. Ничего, что напоминало бы о ней.
— Он может захотеть тебя больше, чем на одну ночь, — огрызается мой отец. — И иногда мужчины из Братвы берут своих любовниц на приемы. Ты произведешь на них большее впечатление, если будешь вести себя как любовница, а не шлюха. Пытайся стать той женщиной, которая может выделиться среди всех остальных.
Ах, да. Это различие по статусу. Я слышала это тысячу раз. Шлюха ложится на спину на одну ночь и получает деньги. Легко и все просто. Раз и готово. Любовница прекрасная искусительница. Отполированная. Элегантная. Для моего отца успех в том, чтобы сделать свою дочь любовницей, а не шлюхой, это же кардинально все меняет, в его понимании конечно. Это его идея фикс… но в основном потенциал подняться выше… единственное, что когда-либо имеет для него большее значение.
— Всем дочерям в их семьях удается усвоить эти уроки, — язвительно замечает мой отец, когда я снова смотрю на стол, стоящий передо мной, изо всех сил пытаясь запомнить, что я должна делать со столовым серебром. Что касается меня, то я бы предпочла воткнуть нож для масла в глаз одному из этих мужчин, чем вежливо есть с ними суп.
Но это не мой выбор. Его никогда и не было.
— Я не одна из этих дочерей. — Слова застревают у меня в горле. — Я никто. — Я хочу сказать, что он тоже никто, но за это он может меня жестоко избить, как бы сильно он ни пытался сдерживаться. А потом, позже, когда он осознает, что натворил, он обвинит меня в том, что я подтолкнула его к этому, он запрет меня в моей комнате без еды и развлечений, наедине со школьными учебниками, которые будут укреплять мое место в этом мире.
Стою ли я на ногах или лежу на спине, не имеет значения, я здесь для удовольствия окружающих меня мужчин. Чтобы удовлетворять их прихоти. Чтобы делать их счастливыми.
— Ты права, — говорит он, его голос все еще холодный и резкий. — Ты никто. Но ты превратишь меня в кого-то. Ты понравишься Пахану, и ты заработаешь мне мое законное место в рядах. А потом, когда он закончит с тобой…
Он умолкает, и я жду окончания этого предложения. Это обещание было единственным, что давным-давно удерживает меня от того, чтобы украсть кухонный нож и перерезать себе вены, чтобы избежать абсолютного ада моего собственного существования.
— Тогда ты сможешь поступить так, как тебе, черт возьми, заблагорассудится, — заканчивает он. — И скатертью тебе будет дорога.
По крайней мере, здесь нет притворства. Это единственное облегчение, которое у меня есть. Мой отец не притворяется хорошим, или добрым, или любящим человеком. Он не в ужасе от того, что я боюсь его вместо того, чтобы любить или уважать его. Он наслаждается этим, потому что никто другой его не боится, а он так отчаянно хочет быть человеком, которого боятся другие. Человеком, чье имя заставит других трепетать.
Хочется посмеяться над ним. Сказать ему, как все это выглядит жалко, но у меня есть здоровая доза самосохранения, поэтому я молчу.
Я терплю остаток урока и его ругань, а затем возвращаюсь в свою комнату. Голодная, что иронично, учитывая, что последние два часа мы обсуждали столовое серебро и сервировку ужина. Но мой отец хочет, чтобы я была стройной, а это значит, что я ем очень мало, и то, что я ем, ограничено и дозировано. Мне придется спуститься к обеду позже, где он будет есть, что ему заблагорассудится, а мне подадут обычное мое блюдо: салат из шпината, курицу-гриль и овощное ассорти. Вода, вместо вина или чего-нибудь еще более захватывающего. На самом деле я никогда не пила алкоголь, за исключением тех нескольких раз, когда мне хватило смелости стащить из его винного шкафа открытую бутылку вина, в остальных случаях, когда он приглашает других людей на праздники или торжества, он оправдывается тем, что я слишком молода.
Двадцать технически слишком мало, но я не думаю, что кому-то не насрать. На самом деле ему тоже, кроме того, что это еще что-то, что мешает мне жить. Еще один указ, еще одна форма контроля.
Я закрываю за собой дверь в свою комнату, прислоняюсь к ней спиной и глубоко вздыхаю, позволяя усталости овладеть мной. Я на ногах с пяти утра: делаю зарядку, делаю уроки, хожу на приемы к парикмахеру и косметологу и прихожу домой, чтобы продолжить уроки и зарядку. Изо дня в день происходит одно и то же, за исключением встреч, которые проводятся раз в две недели. Я знаю, что у моего отца на самом деле нет денег, которые он тратит на меня, но он считает это инвестициями.
Инвестиции, которые, если я не смогу обеспечить ожидаемую им отдачу, будут изъяты из моей собственной плоти. Я не могу представить, что меня ждет, если я не смогу угодить Пахану, мужчине, которому меня очень скоро представят, и что произойдет, если он не захочет меня.
Я медленно подхожу к кровати и опускаюсь на нее. Когда я одна, делать особо нечего, у меня есть несколько книг, и я прочитала их так много раз, что знаю наизусть. Снаружи я вижу вдалеке горизонт Чикаго, и я знаю, что на улицах полно людей, живущих своей шумной, насыщенной жизнью: они идут домой, или на встречу с друзьями, или ходят на свидание. То, что делают обычные люди в своей обычной жизни.
Я бы очень хотела быть обычной.
Я должна быть обычной. Мой отец — никто. Насколько я знаю, моя мать тоже была никем. Мой отец — рядовой член чикагской братвы, человек, чья жизнь очень мало значит для людей, стоящих намного выше него, людей, к которым он стремится подлизаться. Я никогда не должна была быть одной из тех девушек, которых воспитывают и берегут для удовольствия высокопоставленного мужчины, для замужества, для обеспечения наследников. Но мое будущее было полностью ненаписанное. Конечно, я ни за кого не выйду замуж. Я не собираюсь рожать детей, спасибо, черт возьми за это. Я буду просто трахаться, затем, как только все будет сделано и я надоем, а мой отец получит то, что хочет, я буду свободна, я смогу выбрать другую жизнь.
Я встаю, открываю окно и высовываюсь. Наша квартира находится высоко, на двенадцатом этаже, и было много ночей, когда я вот так высовывалась наружу и представляла, что произойдет, если я просто… вывалюсь. Я прикидывала, пытаясь определить, есть ли шанс выжить. Я была совершенно уверена, что нет. Изоляция и одиночество делали это со мной. К этому вело и взросление рядом с моим отцом, одержимым идеей затащить свою дочь в постель к самому выгодному мужчине. Все, что я пережила, подталкивало меня к самому краю.
Но теперь, если я смогу продержаться еще немного, моя свобода может быть очень близка. И что я буду с ней делать?
Я уберусь нахуй из Чикаго, вот что.
Я уеду так далеко, как смогу… во Флориду, Калифорнию, гребаную Аляску, мне все равно. Мне насрать, где я окажусь в итоге, лишь бы это была не эта комната, не эта квартира, не этот гребаный город. Где мне больше никогда не придется слышать слова Пахан и Братва, и где я смогу выбирать, с кем мне трахаться и когда.
Все, что мне нужно сделать, это отказаться от этой последней вещи. Потерпеть еще немного. И тогда моя ценность для моего отца… для всех этих мужчин, исчезнет. Я больше не буду девственницей, и никому из них не будет до меня дела.
Большую часть своей жизни я провела, обучаясь всему, что, по мнению моего отца, могло дать мне преимущество перед этими людьми. Мне снова и снова внушали, насколько они светские, насколько культурные, насколько мой интеллект может иметь значение, если Пахан решит, что я нужна ему больше, чем на одну ночь. Если он захочет, чтобы я была под его рукой в качестве любовницы какое-то время. Литература, всемирная история, география, все это мне тоже вбили в голову, наряду с размещением ложек и вилок.