Просто терпи, и все это довольно скоро закончится. Так или иначе.
Я задалась вопросом, куда мы отправимся: в пентхаус в районе Голд-Кост или куда-нибудь еще дальше. Оказывается, последнее, мы выезжаем на окраину города, по длинной улице, полной ухоженных деревьев и лужаек, с раскидистыми особняками, вплоть до одной улицы, где нет ничего, кроме единственного особняка в самом конце, уединенного и обнесенного стеной, с другим забором за ним и будкой охранника.
Я мельком вижу лицо водителя в зеркале заднего вида. Он выглядит смущенным, и кто может его винить? Он, вероятно, не рассчитывал подъехать к особняку, охраняемому вооруженными людьми, за тридцать долларов туда и обратно. Я сомневаюсь, что мой отец собирается дать ему хорошие чаевые.
— Скажи им, что у Ивана Нарокова назначена встреча, — резко говорит мой отец с заднего сиденья. — Они могут проверить, если хотят. Моя дочь здесь, со мной.
Я вижу, как кадык водителя подпрыгивает у него в горле, когда он кивает и опускает окно. Раздается раскат грома, и я вижу, как дождь начинает стекать по тонированным стеклам, когда одетый в черное охранник с важным видом подходит к машине, казалось бы, не заботясь о том, что промокнет. Трудно сказать, учитывая угол, под которым я смотрю, и тот факт, что одежда охранника означает, что он почти сливается с темнотой.
Водитель повторяет то, что сказал мой отец.
— Я просто доставил их, — добавляет он, его голос становится прерывистым. — Я не имею к этому никакого отношения.
Охранник ухмыляется.
— Конечно, сынок, — говорит он водителю, его глаза блестят, как будто он наслаждается дискомфортом другого мужчины. Водитель молод, возможно, чуть за двадцать. Вероятно, это его вторая работа, благодаря которой он заканчивает колледж. Мне становится дурно от мысли, что с ним может случиться что-то плохое из-за того, что он согласился на эту поездку.
Охранник говорит что-то, чего я не слышу, в рацию у него на плече. Мгновение спустя раздается треск, или мне так кажется, его трудно расслышать из-за постоянно усиливающегося дождя, и охранник машет рукой в сторону дома. Железные ворота внешнего забора медленно со скрипом открываются, и охранник кивает.
— Вы можете проехать вперед. Я рекомендую оставить их у входа и ехать своей дорогой, — добавляет он, и водитель становится еще бледнее.
— Черт, — бормочет он себе под нос, но все равно жмет на газ, проезжает через ворота и едет по подъездной дорожке ко второму ряду ворот. Его пальцы барабанят по рулю, и я могу сказать, что он хочет убраться отсюда поскорее.
Я не осуждаю его. Я тоже.
В моей голове вспыхивает фантазия, в которой я выталкиваю своего отца из машины и подкупаю водителя всем, что он хочет: киской, ртом, всем, что я могу предложить, чтобы он увез меня отсюда и как можно дальше от Чикаго, насколько это возможно. Все то же самое, что и Пахану, использовать мою невинность, как ему заблагорассудится… За исключением того, что я думаю, этот мальчик был бы гораздо нежнее со мной, чем мужчина, которому меня передадут сегодня вечером. Но нет способа узнать. При такой власти невинно выглядящие мужчины могут быть такими же жестокими, и это в любом случае не имеет значения… у этого парня нет яиц.
Забавно об этом думать, учитывая, что я почти наверняка моложе его.
— Лиллиана. — Резкий голос моего отца прорезает воздух, и я прихожу в себя, вырываясь из фантазий о побеге. Дверь открыта, дождь льет как из ведра, и мой отец выглядит взбешенным. Он оглядывается и хватает зонтик с пола внедорожника.
— Это мое… — водитель слабо протестует, но все, что он еще собирался сказать, замирает у него на губах, когда мой отец бросает на него испепеляющий взгляд.
Зонт раскрыт, мой отец выскальзывает из машины, стоит под дождем, держа его для меня. Это самая добрая вещь, которую он когда-либо делал, и я знаю, что это не для моей пользы. Это для него, потому что Пахана не возбудит женщина, которая выглядит как мокрая кошка, с потекшей по лицу тушью.
Я иду по подъездной дорожке на своих высоких каблуках, пока мы идем, мой отец делает все возможное, чтобы разделить со мной зонт. Позади себя я слышу визг колес, когда водитель убирается к чертовой матери, так быстро, как только может, и я его не виню.
Я бы тоже так сделала, если бы могла.
Двери у входа в особняк огромные, деревянные и позолоченные, и они распахиваются при нашем приближении, без сомнения потому, что кто-то увидел нас через систему безопасности. Мы входим в фойе с мраморным полом, нас приветствует высокий, сурового вида мужчина в черном костюме, и сразу за ним я вижу еще больше охранников, стоящих по бокам от выхода из фойе.
— Я возьму ваш зонтик, мистер Нароков, — говорит мужчина, протягивая к нему руку. — Возможно, вам нужно полотенце, чтобы вытереться, сэр?
Он смотрит на меня, его глаза никогда не опускаются ниже моего подбородка, воплощение приличия. Единственный мужчина, который, вероятно, не воспользуется шансом полюбоваться сегодня вечером, думаю я про себя, поджимая губы, чтобы сдержать приступ истерического смеха. Если я начну, я не остановлюсь, и это никому не принесет пользы.
Меньше всего мне.
— Да, спасибо. — Голос моего отца изменился. В нем сквозит неподдельная уверенность, которую я лично считаю совершенно незаслуженной, но он играет в игру. Я стою там, ожидая указаний, потому что ничто в сегодняшнем вечере не зависит от моего выбора. Я просто шахматная фигура, и я жду, когда меня переместят на доске в этой партии.
Мужчина в черном уходит и возвращается с накрахмаленным белым полотенцем. Он передает его моему отцу, который вытирает им волосы, лицо и руки, прежде чем провести пальцами по волосам так, чтобы они были зачесаны назад с темными вмятинами по краям, где линия роста волос редеет.
— Следуйте за мной, пожалуйста, — говорит мужчина, и мой отец повинуется. Он бросает на меня острый взгляд, и я делаю то же самое, мои каблуки стучат по мрамору, когда нас выводят из фойе, мимо охраны, по коридору к другой высокой позолоченной двери.
Пахана нет внутри. Это то, что выглядит как официальная гостиная: блестящие паркетные полы, высокие книжные полки и кожаные диваны, обрамляющие каменный камин. По обе стороны от камина расположены огромные застекленные окна, по которым струится дождь.
— Кто-нибудь придет за вами, когда мистер Васильев будет готов, — говорит мужчина в черном костюме, а затем выходит, закрывая за собой тяжелую дверь и оставляя нас одних.
Я опускаюсь на один из кожаных диванов, чувствуя, как у меня немного дрожат колени. Я не знаю, должна ли я сесть, но мне все равно. Никто не должен долго стоять на четырехдюймовых каблуках.
Мой отец смотрит на меня, но не говорит мне встать. Я чувствую, как мое сердце бьется в груди в тяжелом ритме, и я пытаюсь сосчитать каждое биение, на чем-то сосредоточиться, кроме того, что будет дальше. Если я позволю своему разуму разгуляться, ужасы, которые я придумаю, будут слишком ужасны, чтобы с ними справиться. За эти годы я очень хорошо научилась контролировать свой страх. Я считала удары сердца, считала вдохи, считала секунды до того, как что-то закончится. Считала удары хлыста по моей коже…
Я чуть не выпрыгиваю из своей кожи, когда открывается дверь, и в комнату доносится резкий голос с сильным акцентом.
— Вас ждут. Следуйте за мной.
Я автоматически встаю, не дожидаясь указаний, разглаживаю руками юбку.
Настал момент расплаты.
НИКОЛАЙ
Едва я выхожу из кабинета отца, как нежная рука хватает меня за рубашку и тащит в соседнюю комнату.
— Николай! — Моя сестра, Марика, смотрит на меня с яростным выражением на лице. Несмотря на то, что она на фут ниже меня и на сотню фунтов легче, над ее гневом не стоит насмехаться. Прямо сейчас она выглядит так, словно хочет выцарапать мне глаза. — Ты же на самом деле не собираешься соглашаться с этим, не так ли?
— Ты не должна подслушивать. — Я хотел бы сказать, что у нашего отца есть слабость к своей дочери, но я давно знаю, что у моего отца есть слабости не там, где кого-то это касается. Если бы он узнал, что Марика подслушивала, она была бы наказана.
— Меня никогда не поймают. — Фыркает она, убирая с лица свои белокурые волосы, серо-голубые глаза того же оттенка, что и у меня, сверкают на мне. — Ты не можешь быть серьезным. Ты собираешься забрать эту бедную девушку и…
— Ты даже не знаешь, кто она.
— Это не имеет значения. — Марика топает миниатюрной ножкой. — Что, если бы это была я? Что, если бы наш отец отправил меня трахаться с каким-нибудь мужчиной просто так…
— Этого никогда не случится, и ты это знаешь. Ты дочь Пахана. За кого бы ты ни вышла замуж, тебя выберут лично.
Она морщит нос.
— Ты все еще упускаешь суть.
Я провожу рукой по волосам, вздыхая.
— Марика, будь разумной. Ты действительно думаешь, что я собираюсь причинить ей боль?
— Ты не можешь согласиться с этим и не навредить ей.
— Если ты подслушивала, значит, ты слышала весь разговор. Наш отец очень доволен собой за то, что додумался до этой идеи. Ты знаешь, я не могу сказать ему "нет".
Она поджимает губы. На это нет ответа, она знает не хуже меня, что в словаре нашего отца нет такого слова.