Мне даже импонировала эта беззастенчивая резкость. Впрочем, за ней угадывался расчёт: Мишкольц стоял куда выше Вукасовича, и выказывание ему лояльности сулило юноше недурные перспективы. Его подход был венским… но хотя бы честным. А ещё по взгляду я видел: Бвальс говорит именно то, что думает. Философствовать с ним о гуманности и деспотизме я не собирался и потому, проигнорировав вопрос, попросил:
– Расскажите, что было дальше. Когда вы прибежали на крик товарища.
Он, никак не выдав недовольства моим отказом отвечать, кивнул.
– Перед рассветом здесь всегда туманно, я почти ничего не видел. Нашёл Анджея таким. Мне показалось, когда я приближался, он… – Бвальс замялся, – был не один. Кто-то склонялся над ним, потом исчез. Анджей был в сознании, но ничего не смог сказать, только хрипел, а глядел как-то… – Снова промедление; снова Бвальс затеребил рукав.
– Как? – Он всё не мог подобрать слова, и по наитию я подсказал: – Пусто? Как… в какую-то бездну?
И Вукасович, и Бвальс посмотрели на меня с удивлением. Солдат тут же отвернулся и взглянул на своего товарища. Лицо дрогнуло и стало совсем потерянным.
– Это неожиданное сравнение, но оно примерно описывает суть. Анджей и не узнавал меня. Хотя он мой самый близкий друг, насколько я вообще способен дружить.
Мне совершенно не нравилось, что уже во второй раз за день я прибегаю к своеобразному, выточенному специально для дешёвых газетёнок лексикону Арнольда Вудфолла, и я поспешил успокоить не то Бвальса, не то самого себя:
– Не переживайте. Случившееся – наверняка просто следствие переутомления. Может, потрясение, может, вашего друга напугало какое-то животное. Ведь вас не сменяли?
– Нет, герр. Мы простояли почти целую ночь.
Он всё смотрел на товарища, теребил левый рукав, а теперь ещё и поджимал губы. Моё объяснение явно его не удовлетворило, и Вукасовича тоже. Предложив мне следовать за ним, командующий прошёл к постели больного, опустил руку на плечо медику и, коротко представив нас друг другу, – моего коллегу звали Виктор Шпинберг – попросил:
– Покажите герру ван Свитену, что у Рихтера на шее.
Медик осторожно взялся за воротник солдата и отодвинул ткань, оголяя кожу – болезненно серую, но без каких-либо видимых увечий. Я не успел задать вопроса: удивлённые возгласы подсказали мне, что что-то не так.
– Тут были две свежие колотые ранки! – воскликнул Шпинберг, потирая веки кулаком. – Клянусь, были. – Его поддержали уверенными кивками.
Я пригляделся. Ни малейших отметин, даже воспалений. Это было очевидно, несмотря на скудное освещение.
– Почему так темно? – всё же спросил я, снимая с крюка фонарь и поднося ближе к постели. – Вы вообще его…
Потревоженный юноша открыл глаза, серо-зелёные, мутные и действительно отрешённые, и тут же опять болезненно застонал.
– Вы слышите меня? – мягко обратился к нему я. – Герр Рихтер, я…
Он попытался закрыть лицо едва подчиняющимися, трясущимися руками.
– Нет… – просипел он. Я не понимал, что его напугало и напугало ли.
– Он говорит, ему больно от яркого света, – тихо пояснил медик. – Поэтому я оставил совсем немного. Иначе он мечется. При осмотре его приходилось держать.
Это было сомнительное заявление, и я под чей-то возмущённый возглас поднёс фонарь ещё ближе. Рихтер уже не застонал, а вскрикнул, забился, тяжело повернулся набок и скорчился, продолжая заслоняться ладонями. Жёлтые отблески действительно причиняли ему страдания; мне было жаль его, но я упорно не понимал причин происходящего. Какое-то отравление? Нервное расстройство? Как с ним может быть связано освещение, тем более такое мягкое, тёплое?
– Перестаньте… пожалуйста, – донеслось до меня. Рихтер поджал колени к груди.
– Уберите фонарь. – Голос Бвальса звучал нервозно, а от того, чтобы схватить меня за плечо и попытаться оттащить, его явно удержало лишь присутствие Вукасовича. – Ему же больно. Уберите, или я вырву вам руки!
Это было сильное заявление. Впрочем, я уже сделал вывод, что столкнулся с весьма неустойчивой и гордой натурой, из которой в худшем случае вырастет подобие Мишкольца, но в лучшем может получиться неплохой генерал вроде того блистательного венгра[17], с коим Бвальс носит одно имя – Ференц.
– Поверьте, юноша. – Повернувшись, я посмотрел в его сузившиеся от ярости глаза. – Не стоит. Иначе вы очень быстро лишитесь головы.
– Да вы…
– И мне даже не придётся самому её вам рубить.
17
Граф Ференц Надашди-Фогарашфёльд – генерал-фельдмаршал австрийской армии, бан Хорватии, участник войны за Австрийское наследство и за Силезию.