— Ну-с, джентльмены, сказал он так, словно обращался к собранию, — это поистине интересная встреча. Она происходит при совершенно необычайных, я сказал бы даже — беспримерных обстоятельствах. Позвольте спросить, не заметили ли вы чего-либо необычайного по пути сюда из города?
— Я заметил только одно, — сказал Саммерли с кислой усмешкой, — что вот этот наш молодой друг за последние три года нисколько не исправился. Я должен, к прискорбию моему, констатировать, что у меня в пути были серьёзные основания быть недовольным его поведением, и было бы неискренне с моей стороны утверждать, что он произвёл на меня вполне хорошее впечатление.
— Ну, ну, все мы подчас бываем немного бесцеремонны! — заметил лорд Джон. — Молодой человек не имел, конечно, в виду ничего дурного. В конце концов он — участник международных состязаний и, если полчаса донимал нас описанием футбольного матча, то имеет на это больше права, чем всякий другой.
— Я вам полчаса описывал матч?! — воскликнул я в недоумении. — Вы сами в течение получаса рассказывали мне какую-то бесконечную историю про буйвола. Профессор Саммерли может это подтвердить.
— Мне трудно решить, кто из вас обоих был скучнее, — отозвался Саммерли. — Заявляю вам, Челленджер, что всю жизнь буду зажимать уши, чуть только при мне заговорят про буйволов или футбол.
— Да ведь я сегодня ни слова не говорил про футбол! — негодовал я.
Лорд Джон пронзительно свистнул, а Саммерли удручённо покачал головой.
— Да ещё в такой ранний час! — продолжал он. — Это в самом деле могло вывести хоть кого из себя. В то время как я сидел, уйдя в задумчивое безмолвие…
— Безмолвие? — воскликнул лорд Джон. — Да ведь вы всю дорогу давали нам представление в стиле варьете в качестве имитатора звериных голосов, и были скорее похожи на взбесившийся граммофон, чем на человека.
Саммерли выпрямился. Он был больно задет.
— Вам угодно быть безвкусным, лорд Джон, — сказал он с кислой, как уксус, физиономией.
— Но чёрт побери совсем, это уже граничит с сумасшествием! — воскликнул лорд Джон. — Каждый в точности знает, что делали другие, и никто не может вспомнить, что сам он выделывал. Начнём с самого начала. Мы сели в купе первого класса для курящих, ведь это несомненно, не правда ли? Затем начался спор по поводу письма в «Таймсе» друга нашего Челленджера.
— О, вы в самом деле поспорили из-за него? — гневно спросил наш хозяин и нахмурил брови.
— Вы, Саммерли, сказали, что во всей этой истории нет ни слова правды.
— Ого! — сказал профессор Челленджер и погладил себе бороду. — Ни слова правды? Помнится, я уже слышал однажды эту фразу. Могу ли я узнать, какими аргументами опроверг великий и знаменитый профессор Саммерли утверждения той скромной личности, которая дерзнула высказать своё мнение о научных возможностях? Не снизойдёт ли он всё же до того, чтобы привести некоторые доводы в защиту своего противоположного мнения, прежде чем окончательно сразить это жалкое ничтожество?
Он отвесил поклон, пожал плечами и раздвинул пальцы, произнося эту речь с напыщенным и слонообразным сарказмом.
— Доводы эти весьма несложны, — ответил упрямый Саммерли. — Я установил, что если бы окружающий землю эфир был в одной своей части настолько ядовит, чтобы вызывать опасные симптомы, то едва ли мы трое могли бы им быть пощажены во время нашего железнодорожного путешествия.
Это заявление неописуемо развеселило Челленджера. Он хохотал без конца, так что вся комната, казалось, начала дрожать и греметь.
— Наш многочтимый Саммерли не вполне, по-видимому, охватил ситуацию, что, впрочем, случается с ним не в первый раз, — сказал он наконец и вытер вспотевший лоб. — Джентльмены я вас лучше познакомлю с положением вещей, если представлю вам подробный отчёт о моих собственных поступках за сегодняшнее утро. Вам легче будет разобраться во всех ваших духовных аберрациях, о которых вы рассказываете, когда я покажу вам, что в иные мгновения я замечал как нарушалось даже моё духовное равновесие. У нас в доме служит уже несколько лет экономка Сарра — запомнить её фамилию я никогда не старался. Это чрезмерно скромная особа суровой и непривлекательной наружности. Нрава она совершенно безучастного, и мы никогда, насколько помним, не замечали у неё каких-либо душевных движений. Когда я сегодня утром сидел один за завтраком, — жена не выходит обычно из своей комнаты по утрам, — то вдруг у меня мелькнула мысль, что было бы забавно и вместе с тем поучительно проверить границы невозмутимого спокойствия Сарры. Я избрал для этого столь же простое, сколь надёжное средство: опрокинул маленькую цветочную вазу, которая обыкновенно стоит посреди стола, позвонил и спрятался под стол. Сарра входит, видит, что комната пуста, и думает, по-видимому, что я в кабинете. Как я и ожидал, она подходит ближе, наклоняется над столом и хочет поставить вазу на место. Перед глазами у меня торчат шерстяной чулок и башмак на резинках. Я высовываю голову и кусаю её за икру. Успех превзошёл мои самые смелые ожидания. Несколько секунд она тихо стояла, ошеломлённая, и рассматривала сверху вниз мой череп. Затем пронзительно крикнула и бросилась из комнаты. Я — за нею, чтобы успокоить её немного, но она ничего не слышит, скачет галопом по дороге, и спустя несколько минут я вижу в бинокль, как она со скоростью курьерского поезда мчится в юго-западном направлении. Рассказывая вам этот анекдот, я воздерживаюсь от каких-либо объяснений. Я сею зёрна в ваших мозгах и жду всходов. Не озаряет ли вас догадка? Не приходит ли вам нечто в голову по этому поводу? Что вы на это скажете, лорд Джон?