Винтер забрала инструменты на кухне у Марни и пошла в конюшню. Кристофер шагал рядом, непривычно молчаливый. Она ожидала раздражающей болтовни, попыток вывести ее из себя, флирта. Но он просто шел с ней в ногу, серые глаза ничего не выражали.
Когда они пришли в конюшню, он на минуту исчез, а затем вернулся с парой слуг, управляя ими с потрясающей расторопностью, с шутками и прибаутками. Очень скоро вещи Винтер и ее отца были собраны и перенесены в их новое жилище — у нее вновь появилось постоянное место, где можно преклонить голову. Настолько постоянное, насколько только могла позволить жизнь при дворе.
Винтер стояла посреди комнаты и осматривалась, чувствуя непонятую тяжесть на сердце. Это была прекрасная квартира: огромная гостиная с двумя большими окнами, выходящими в сад с апельсиновыми деревьями, ярко разрисованная и украшенная гобеленами из королевской коллекции. Чуть дальше — небольшая туалетная комната, а за ней — две просторные спальни, залитые ярким предзакатным светом. Винтер было приятно увидеть, что король приказал обустроить комнаты мебелью из их прежнего дома. Ее кровать из сосны, с сеткой от комаров и занавесями. Умывальник, ящик для полотенец, который вырезал ее отец. Мебель в спальне Лоркана была прежней. В гостиной — четыре круглых кресла, а на них — подушки, которые мать Винтер вышивала, будучи в заточении. Все такое знакомое и дорогое сердцу.
«Но почему здесь?» — думала девушка. Почему не в любимом старом доме в парке, под сенью ореховых деревьев, вниз вдоль ручья, на границе луга? В доме, где они были блаженно счастливы, вдалеке от интриг и хитросплетений двора, вдали от всевидящего королевского ока. Раньше Винтер могла проснуться, пойти ловить рыбу к завтраку, босиком, в мальчишеском костюме. Там, в мастерской отца, воздух упоительно пах свежей стружкой и смолой. Теперь все будет строго — протокол, политика, этикет: каждую минуту, каждый час, каждый день. Очевидно, король хочет держать их поближе, хочет присмотреть за ними. Он не доверяет им.
— Тебе не нравятся комнаты?
Она очнулась от грез, вздрогнув от голоса Кристофера, и повернулась чуть быстрее, чем следовало, чуть не упав из-за внезапного головокружения. Он стоял у входной двери и был достаточно внимателен, чтобы не заметить, как она огорчена.
— Они прекрасны, — сказала Винтер, стараясь держаться на ногах и казаться искренней. — Очень нравятся.
— Ха! — Похоже, его ответ не убедил. — А Рази сказал, что тебе не понравится. Что ты не любишь ограничений свободы. Он очень старался, чтобы здесь было похоже на старый дом. Красивый такой, знаешь, возле ручья?
Это было уже слишком — такое проявление любви и понимания от Рази. Внезапно глаза Винтер переполнились слезами, которые она была не в силах удержать, и, всхлипнув, девочка закрыла лицо ладонями и разрыдалась.
К счастью, Кристофер не бросился ее утешать, и она плакала, пока горе не излилось полностью, оставив только усталость и легкую головную боль. Наконец она выпрямилась, отряхнула мокрые ладошки и шмыгнула носом, чтобы восстановить дыхание. Перед дверью никого не было, но дальше по коридору звучали голоса, двое — кто-то с услужливыми интонациями и Кристофер, с явным северным акцентом, — спорили.
— Но это моя работа, — настаивал придворный. — Я должен их отнести!
— Отдай их мне, лакей проклятый, или, клянусь, я с тебя шкуру живьем сдеру! — Кристофер почти шипел от гнева.
— Это моя работа…
Громкий звук оплеухи и вскрик, потом — возмущенное молчание. И мягкий голос с хадрийским акцентом:
— Ну что, готов отдать их? Или ты сейчас все разольешь и пойдешь за новыми?
Что-то металлическое звякнуло, недовольное ворчание — и легкие шаги затихли в отдалении. Затем Кристофер вошел, стараясь не поднимать взгляда на Винтер, осторожно неся три больших кувшина с горячей водой.
— Вот… — сказал он, обойдя ее и отметив каплями воды свой путь в туалетную комнату. Там юноша поставил два кувшина на пол рядом с умывальником, а содержимое третьего вылил в металлическую миску. Вынув кусок мыла из кармана, пристроил его в мыльницу. Вышел, вернулся с охапкой полотенец.
— Теперь все правильно, — закончил Кристофер фразу, все еще не глядя на Винтер. — Я позову тебя заранее, чтобы ты успела приодеться к пиру, если твой отец не вернется раньше. — И вышел, аккуратно затворив за собой двери.
Девушка настолько устала, что ей казалось, будто все тело гудит и скрипит, как кузнечики в знойный день. Струящийся в окна свет был тяжел от запаха апельсинового цвета, и Винтер закрыла глаза, чтобы насладиться теплом и одиночеством.