− Леночка, – первым нарушил неловкое молчание Максим, сам удивляясь своей храбрости, – скажи, пожалуйста, мне уже можно вставать и передвигаться? – Вопрос был задан неумело, не к месту, но для девушки это была та соломинка, за которую она ухватилась. Подойдя к кровати, она присела на стоящий рядом табурет и стала рассказывать о том, как проходит процесс его выздоровления, и что по этому поводу думает врач.
− Значит, со мной все в порядке? – прервал ее Максим, понимая всю нелепость сложившегося положения.
− Ну, не совсем, чтобы совсем все было хо… – девушка растерялась, краска залила ее лицо, ей вдруг стало стыдно за свое поведение. Она обратила внимание, что находится в палате один на один с Максимом, если не считать одного раненого, которого почему-то прозвали «чайником», и который, повернувшись лицом к стене, не подавал признаков жизни. Она было дернулась, чтобы встать и убежать отсюда, но ее порыв был остановлен нежным прикосновением. Она заглянула в глаза своему больному и прочитала там то, что не надо говорить словами. Его рука трепетно легла на ее ладонь, взгляд, переполненный решимостью, сменяющейся смущением, говорил: не бойся, я сам боюсь. Слова нужные, необходимые отчего-то застряли в горле, вызвав приступ кашля.
− Что с Вами… тобой? Тебе плохо? – испуганно проговорила она.
− Нет, ничего, все нормально, – отмахиваясь рукой, выдавил он. – Не уходи, я хотел кое о чем попросить. – Он наконец-то прокашлялся, прочистив громким вдохом легкие, и, не выпуская из своей ладони ее руки, сдержанно добавил:
− Видишь ли, сегодня должен состояться вечер танцев. Мне неудобно об этом говорить…, но не могла ли ты сопровождать меня?
− Конечно, о чем разговор. Я с удовольствием составлю тебе компанию.
− Значит, в этом наши желания совпадают, тем более, что я хорошо помню наш уговор и собираюсь все танцы, если, конечно, ты не против, протопать, насколько это возможно в моем положении, с тобой.
− Ну, это все будет зависеть от того, как себя будет вести кавалер, – лукаво блеснув влажными от счастья глазами, улыбаясь, подытожила Лена. Затем, словно спохватившись, добавила, – ой, мне надо идти. Встретимся вечером в клубе.
− Договорились, – успел вставить слово Максим, после чего девушка резво встала со стула и, поправив одеяло, быстро удалилась, оставив Максима одного. Через некоторое время палата наполнилась обычными звуками.
Ребята, покинувшие помещение, возвращались. Было слышно, как кто-то залепил звонкий подзатыльник ожившему вдруг «чайнику». Молодой, обритый наголо, лопоухий солдат пытался было защититься, но строгий отеческий голос, сопровождаемый еще одной легкой оплеухой, поставил его на место.
− Лопух, когда ты поймешь, как себя надо вести в этой жизни? Ты что, не видишь, людям надо поговорить. Забился под одеяло и не дышит. Погоди, повторится это еще раз, я тебя лично научу «Родину любить». Каждый продолжил заниматься своим делом. Никто из них ни словом, ни жестом не проявлял свое отношение к этим делам, хотя все прекрасно понимают, что для медсестры Елены есть только один больной, остальные пациенты. Они также были наслышаны, что она с ним с самого Афгана. Он был очень плох, и она его буквально выходила, и это обстоятельство все объясняло. Всем, конечно же, было любопытно, чем закончатся трогательно-дружеские отношения их товарища с самой красивой, как они считали, девушкой госпиталя, но говорить об этом, а тем более что-то спрашивать, было неприлично. Поэтому, когда Максим сам обратился за помощью, вся палата, кто чем мог, постаралась внести свою лепту. В первую очередь встал вопрос, в чем ему идти на первое в своей жизни свидание. Из своего обмундирования он имел только казенный больничный халат и широкие шаровары, которые венчал образец советской легкой промышленности – грубые тапки, сшитые из черного дермантина, на «деревянной» подошве.
− М-да, в таком наряде пойти, конечно, можно, но не туда, куда ты собираешься, – за всех сказал самый старший по возрасту и по званию майор Степанов, которого все уважительно именовали Степанычем.