В дверь с силой постучали. Потом еще раз и еще. Фортескью поднялся на ноги и не спеша отправился открывать гостю.
— Не нужно так стучать, я уже иду! — недовольно крикнул он.
На пороге стоял Лео. Вид он имел весьма болезненный, лихорадочный. Парень прошмыгнул в дом и боязливо осмотрелся по сторонам, словно ожидал увидеть посторонних.
— Лео? — удивился журналист. — Что-то случилось? Ты, кажется, чем-то весьма озадачен.
— Сеньор Брендон, — еле слышно сказал Лео. — Я принял очень важное решение.
— Неужели? Какое? — Фортескью буквально замер в предвкушении победы.
— Я… я должен вам рассказать правду об одном ужасном деле, не только вам, но и всему миру.
— Успокойся, сядь, — провел его Брендон вглубь дома. — Я тебе сейчас чего-нибудь налью, а то ты весь трясешься.
— Не надо ничего, — вцепился в его руку Лео, — пожалуйста, просто выслушайте меня.
— Итак, — репортер уселся напротив и с самым участливым видом приготовился слушать, — о чем ты хочешь поведать?
— Если честно, я никогда бы не стал делать того, что собираюсь, мне бы даже в голову такое не пришло, если бы не вы и наши беседы. Я понял, что не имею права молчать, но я ужасно боюсь. Вы единственный журналист, которому я доверяю, пусть уж лучше вы, чем кто-то другой.
— В чем же дело, в конце концов?..
— Вы даете клятву, что не раскроете моего имени и не покажете моего лица?
— Конечно! — воскликнул Фортескью с оскорбленным видом.
— Помните, мы говорили о клонах? Так вот, — глаза рассказчика горели неестественно ярким огнем, — я и есть клон.
— Боже мой! — потрясенно проговорил Брендон, и он не лукавил — сказанное на самом деле его впечатлило несмотря даже на то, что сей факт был давно ему известен.
— Я больше не могу держать все в себе, это разрывает меня на части, я не вижу никакого выхода! Вы говорили, что зло не должно оставаться безнаказанным, а худшее наказание для преступника — это осуждение общества. А мой… тот, кто меня создал, боится осуждения людей.
— Лео, дай мне минуту, — растерянно произнес журналист. — Лишь одну минуту, мне нужно прийти в себя…
Он принес бумагу, ручку и вновь сел за стол.
— Вы не будете записывать мой голос на диктофон? — осторожно спросил Лео.
— Нет! — отрезал Фортескью. — Никаких диктофонов, я запишу все прямо с твоих слов.
Их обоих охватил какой-то сумасшедший азарт, но если Лео практически не отдавал себе отчета в действиях, поглощенный чувством глубокой обиды на доктора и на саму жизнь, то Брендон вел себя подобно марафонцу, перед которым замаячила желанная финишная лента.
— Лео, я спрошу тебя перед началом интервью: ты уверен в своем шаге? Ты не будешь жалеть впоследствии о том, что сделал? — для отвода глаз осведомился он.
— Нет, сеньор! Я уже и так пожалел обо всем, о чем только можно жалеть, хватит! Пришло время действовать.
— Хорошо, тогда начнем. Расскажи о себе.
— Но вы же обо мне все знаете! — удивился Лео.
— Ошибаешься, я почти ничего о тебе не знаю, — Фортескью резким почерком делал какие-то разметки на листе бумаги. — Немного о твоей биографии, увлечениях, целях в жизни.
— Цели! — усмехнулся парень. — У меня сейчас только одна цель.
— Ладно, к целям мы вернемся позже, — согласился журналист. — Но подумай, ты должен сообщить о себе миру и при этом остаться неузнанным. Как бы ты представился людям, которые будут читать статью?
— Я… — Лео поразмыслил, как лучше начать рассказ. — Мне неполных двадцать лет, я родился в Рио, но полжизни, даже больше, прожил в провинции.
— А твоя семья? — дал ему подсказку Фортескью.
— У меня из семьи только мама и бабушка. Есть еще тетя, но с ней я давно не виделся.
— У тебя хорошие отношения с ними?
— Я не знаю, — простодушно сказал Лео.
— То есть как это — не знаешь? — недоуменно произнес Брендон.
— Я не знаю, какие отношения считаются хорошими, а какие — не очень. Я всегда испытывал с этим проблемы. Некоторые мои поступки очень обижали маму и бабушку, но я поступал так не со зла, честное слово. Просто я никогда не понимал людей, а они не понимали меня.
— С какого возраста ты осознал эту трудность?
— Для меня это не было трудностью. Для них — да. Я понял, насколько я странный, только тогда, когда… — Лео смущенно замолчал.
— Когда что?
— Когда влюбился. Вот тогда мне стало ясно, что с отношениями у меня беда.
— Как думаешь, твои сложности в общении связаны с необычным происхождением или нет?
— Наверное, связаны, из-за чего-то же я уродился такой. Знать правду тяжело, но неизвестность еще хуже, когда тебя что-то гложет всю жизнь, а ты даже не догадываешься, в чем причина.
— Как ты себя ощущал, когда не знал о том, что ты клон?
— Сложно сказать, — Лео задумался, подбирая нужные слова. — Я сам для себя был загадкой. Например, вспоминал такие вещи, которых никогда не видел и не мог видеть, мне снились жуткие сны, которые я не мог понять… Но все это ерунда, на самом деле. Плохо другое. Я жил с чувством, что какая-то часть меня мне не принадлежит, как будто во мне еще есть какой-то другой человек, и пугался этого, думал, что я… ну, того… с приветом. Старался отвлечься, ездил по свету, да только ничего не помогало.
— При каких обстоятельствах ты узнал правду о себе?
Лео судорожно сделал глоток воды из стакана, любезно предложенного ему Брендоном.
— Это было очень далеко отсюда. Отец… то есть, я хотел сказать, доктор Альбьери решил показать меня одному своему другу-иностранцу. Там же он во всем и сознался передо мной. Это… как будто ты спал с самого рождения, а потом проснулся, и все вокруг пропало, изменилось. Я знаю, сеньор, что не умею складно говорить.
— Нет-нет, получается очень даже складно, — возразил Фортескью, внимательно все записывая за интервьюируемым. — Вот мы и подобрались к главной теме: какова роль доктора Альбьери в твоей жизни?
— Он создал меня в своей лаборатории, это его главная роль, — помрачнел Лео. — И потом все детство, пока мы не уехали, преследовал меня и мою мать, называл себя моим отцом. Это сейчас я понимаю, что он просто не хотел упускать меня из виду, наблюдал за тем, как я расту и развиваюсь, а до этого всю жизнь любил его как отца. Я не могу выразить словами свою злость на него.
— Ты считаешь, что он был неискренен, когда заботился о тебе? Ведь он заботился, я правильно понимаю?
Парень молча кивнул, глотая слезы.
— Это слишком трудно принять. Да и заботился он обо мне потому, что я копия его погибшего крестника. Только не записывайте это, пожалуйста, иначе люди поймут, как я выгляжу.
— Не буду, Лео, не буду… — задумчиво проговорил Фортескью, поставив точку в конце предыдущего предложения.
— Это больше, чем предательство, это как если бы весь мир вокруг перестал существовать. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, могу представить. Лео, ты видел того человека, с которого тебя клонировали?
— Видел однажды. Случайно столкнулись на улице.
— Что ты почувствовал в тот момент?
Лео непроизвольно дернул шеей.
— Мне захотелось убежать от него. Не то чтобы я испугался или он показался мне неприятным, просто… Вы боитесь гадалок? Ну, тех, кто прорицает будущее и все в таком духе?
— Я не боюсь, но многие, полагаю, относятся к ним настороженно.