Мать оставила меня на попечении двух фотографов, Данкана и Чарли. Я жил в их большой фотостудии с голым полом, в которой были темная комната, ванная, газовая плита и кровать с занавеской.
— Ягнятки мои миленькие, присмотрите за ним до субботы… — И хотя я получал поздравительные открытки на день рождения и рождественские подарки, вновь я увидел маму лишь через три года. В один прекрасный день, уже после ухода Данкана, она вихрем влетела в дом, забрала меня у Чарли и отвезла в Гемпшир к тренеру скаковых лошадей и его жене, бросив своим ошеломленным друзьям:
Только до субботы, миленькие, ему уже пятнадцать, он сильный и может ходить за вашими лошадьми и делать другую работу…
Подарки и открытки без обратного адреса приходили еще года два. Но на свое восемнадцатилетие я не получил открытки, а на рождество — подарка, и с тех пор больше ничего о ней не слышал.
С годами я догадался, что она умерла от наркотиков.
Старуха все так же непримиримо и уничтожающе смотрела на меня. Она была вне себя от моих слов.
— Так ты от меня ничего не добьешься, — сказала она.
— Я и не собираюсь ничего добиваться. — Я встал. — Напрасно я приехал. Если вы хотели найти свою дочь, нужно было заняться этим двадцать лет назад. А что до меня… даже если бы я смог, то не стал бы вам ее искать.
— Мне не нужно, чтобы ты искал Кэролайн. Скорее всего, ты прав: она умерла. — Казалось, это ничуть ее не огорчило. — Я хочу, чтобы ты нашел свою сестру.
— Кого?!
В меня впился враждебный взгляд темных глаз.
— Ты не знал об этом? Да, у тебя есть сестра. Если ты найдешь ее и приведешь ко мне, я оставлю тебе по завещанию сто тысяч фунтов. Но не думай, — язвительно продолжала она, прежде чем я успел открыть рот, — что ты можешь привести сюда какую-нибудь самозванку и заставить меня поверить, что это и есть твоя сестра. Я стара, но далеко не глупа. Ты должен будешь представить неопровержимые доказательства мне и мистеру Фоуку, что эта девочка и есть моя внучка. А мистера Фоука убедить нелегко.
Я с трудом понимал смысл этих едких слов, остолбенев от услышанного. До сих пор я считал себя единственным творением мотылька и, узнав, что это не так, почувствовал непонятную, острую ревность. Она всегда принадлежала только мне, теперь же я должен был поделиться с кем-то еще, привыкнуть к мысли, что в ее памяти остался не только я. Я смущенно подумал, что смешно в тридцать лет испытывать детскую ревность.
— Ну? — резко спросила бабушка.
— Нет.
— Это большие деньги, — огрызнулась она.
— Если они у вас есть.
Она снова вышла из себя.
— Наглец!
— Еще какой. Ладно, если это все, я пошел. — Я повернулся и направился к двери.
— Погоди, — настойчиво сказала она. — Ты что же, даже не хочешь взглянуть на свою сестру? Вот ее фотография.
Я оглянулся и увидел, что она показывает на комод, стоящий напротив ее кровати. Рука моя застыла на ручке двери. Она, должно быть, заметила мое замешательство, потому что повторила уже увереннее:
— Ну подойди, посмотри. Взгляни, какая она.
Я нехотя подошел к комоду. Там лежала фотография размером с почтовую открытку, из тех, что обычно наклеивают в семейные альбомы. Я взял ее и повернул к свету. Любопытно!
На фотографии была изображена девчушка лет трех-четырех верхом на пони.
На ней была футболка в красную и белую полоску и джинсы; каштановые волосы доходили до плеч. Ничем не примечательный уэльский пони стоял на аккуратно подстриженной лужайке — по всей видимости, фотография была сделана на конном дворе. Вид у девочки и у пони был довольный и холеный. Однако фотографировали с большого расстояния, поэтому черты лица ребенка вышли нечетко. Вот если увеличить…
Я перевернул фотографию обратной стороной, однако ни места съемки, ни имени фотографа не обнаружил. Разочарованный, я положил фотографию на место, и вдруг взгляд мой упал на лежащий рядом конверт. Сердце тоскливо заныло: я узнал почерк матери. На конверте стояло имя бабушки — миссис Лавинни Нор — и был указан адрес старого дома в Нортэмптоншире, того самого, где я сидел в холле и ждал.
Внутри лежало письмо.
— Что ты там делаешь? — спросила бабушка с тревогой в голосе.
— Читаю письмо от матери.
— Но я… Я тебе запрещаю вынимать его. Сейчас же положи назад. Я думала, оно в комоде.
Я пропустил ее слова мимо ушей. Нелепый, размашистый, легкомысленный почерк сразу воскресил в моей памяти маму, будто она была тут же в комнате, извинялась, посмеивалась и, как всегда, просила помочь.