Дмитрий Ахметшин
Отражение [сборник рассказов]
«Лодка скрипит возле причала,
Лунная ночь — тревог начало.
Мрачно стою,
В воду смотрю.
Нет моего в ней отраженья,
Есть только горечь пораженья.
Ну почему лезть в мою жизнь
Вздумалось ему!
В сером мешке тихие стоны,
Сердце моё, как трофей Горгоны.
Жалости нет -
Во мне простыл её след.
Злоба меня лютая гложет,
Разум судьбу понять не может;
Против меня
Восстала сущность моя.
Лихорадит душу,
Я обиды не прощаю!
Я разрушу
План твой — обещаю!
Ты меня не знаешь,
Ты всего лишь отраженье.
Средство есть
Лишь одно -
Сгинь на дно!
Я пережил крах, разоренье.
Кто я теперь? Сам, как отраженье.
Был я богат…
Во всём лишь он виноват!
Тот, кто пришёл из-за зазеркалья,
Тот, кто принёс в мою жизнь страданья…
Мой Бог, утешь меня,
Уверь, что я — это я».[1]
Отражение
В собственных покоях я впервые осознал, что это нечто большее, чем обман зрения. Вошёл и уловил во властных сумерках движение навстречу. Секунду разглядывал незнакомца, прямого, как ложе мушкета, с острым бледным лицом, в шапке волос, похожих на солому. К горлу подкатил гнев в чудной смеси с другим, трусливым чувством. И только когда сзади хлопнула дверь и подтолкнула в спину движением воздуха, вспомнил про зеркало напротив входа.
— Арвени! Слишком много чёртовых зеркал в доме. Кажется, что меня стало много! А это, знаешь ли, не соответствует моим взглядам на жизнь. Терпеть не могу подражателей.
— Но вашей жене… Вашей покойной жене эти зеркала очень нравились, — вкрадчивым голосом заметил слуга.
— Но она ведь покойная, — ко мне возвращалась обычная невозмутимость, — уже два месяца как, если не ошибаюсь.
— Три, — скромно поправил слуга.
Я отмахнулся.
— Неужто стареешь? Что-то я за тобой раньше не замечал стремления забивать мой разум всякой требухой.
Я с ног до головы оглядел свое отражение в зеркале. Не идёт мне чёрное. Оно старит, а печать прошлого на лице — только для разочаровавшихся в жизни. Тем более, когда богатая жена оставила тебе в наследство весь дом и много денег.
— Арвени, лошади готовы?..
Меня ждёт приём у де Жорже, хорошего друга и должника. А ещё — светское общество, как большой глоток застарелого вина, липко-сладкого и затхлого. Но что делать — иногда приходится пить и такое, просто чтобы напомнить всем, что ты ещё жив.
Город встретил кавалькаду всадников туманными улочками и величаво парящей в темном небе ущербной луной, только что вынырнувшей из облаков.
Городок примостился на берегу большого озера, что являло одновременно и достоинство в эстетическом плане, и недостаток. Мало кому по нраву сырая мгла на рассвете и закате и частый холодный ветер. Хорошо хоть здесь нет, как в большинстве прибрежных городов, грязных рыбаков и вонючих рыбных базаров.
Цокот копыт эхом отдавался в пустых переулках, первые лавки закрылись с закатом, припозднившиеся хозяева щёлкали засовами на дверях своих заведений, опускали ставни.
На выезде из города мелькнул трактир, а потом — деревья, свисающие над головой ветки, липкий аромат гниющих листьев и летящая вперёд, намертво приколоченная к земле копытами, дорога. Скоро из тумана вынырнул особняк, огромный и замшелый сад, который террасами спускался к речке — одной из щупалец озера.
Это притаившееся в самой глухомани местечко знали далеко за пределами города: сюда по нескольку раз в год съезжались на приём знатные господа и дамы. Получить приглашение на этот вечер можно лишь одним способом — стать интересным хозяину. Старый граф являл собой воплощение двух несовместимых, казалось бы, страстей — к уединению и к светской суете. Мне визит сюда всегда открыт: старый граф обожает слушать рассказы о моих победах из первых уст.
Дом при нашем приближении вырастал и раздвигался вширь, словно вознамеривался удушить в своих объятьях. Придавливал дикой простотой и в то же время вызывающими габаритами. Слуги увели коней. Из распахнутых окон уже доносились весёлые голоса.
Первым делом я полюбезничал с графом — бородатым и краснолицым немолодым мужчиной, одетым с иголочки в отличный костюм, привезённый из Англии. В этот день старый хрыч упивался вниманием на ближайшие полгода, которые собирался провести в одиночестве в компании слуг. Потом я проследовал вдоль столов, кому-то кивая, с другими раскланиваясь и демонстративно не замечая третьих. А следом волной катился возбуждённый шепоток дам: