Гостья позаимствовала один из двух имеющихся в комнате стульев — деревянных, с высокой резной спинкой и искривлёнными ножками; они будто воссоздавали вокруг себя атмосферу дома-музея одного из великих писателей, — пододвинула его к книжному шкафу и теперь изучала его содержимое, пальцем вытирая пыль с корочек и сортируя книги по стопкам согласно одной ей ведомой классификации.
Увидев Вячеслава, она оставила своё занятие.
— Там есть керосиновая лампа… — сказал он. — А керосин — вон там, за печкой, если, конечно, в прошлом году я хорошо завинтил пробку и он весь не выпарился… Я вас не испугал? Не ожидал увидеть здесь гостей.
— Простите. Я проникла в ваш дом, — незнакомка огляделась и несколько раз кивнула сама себе, будто успела позабыть, где находится. — Просто здесь было открыто, и я…
Вячеслав замахал руками:
— Что вы! Всё в порядке. Для того здесь и не висят замки. Знаете, просто удивительно, что сюда кто-то заглянул… за десять лет здесь был только местный егерь, да и то, 3-х летний малыш кот, и прочитав этот рассказ зимой. Он оставляет мне записки на столе, приличного качества самогон, ещё иногда вяленого мяса. Отличный мужик. Правда, я его ни разу не видел. Он всё обещал заглянуть летом — когда я здесь бываю — мол, выпьем, и все дела… но не сдержал обещания. А может, заглядывал, да меня не застал. Никогда нельзя сказать заранее, когда работа позволит приехать. Кроме того, этот дом, строго говоря, мне не принадлежит. Им владели мои дальние родственники. С тех пор, как они умерли, я остался единственным, кто имеет хоть какую-то возможность сюда выбираться.
На губах женщины появился намёк на улыбку.
— Вы так много разговариваете. На самом деле это я должна оправдываться. Проходите. Будьте дома… а я, пожалуй, буду как дома. Простите, что не затопила печь и не приготовила обед. Не думала, что кто-нибудь придёт.
Она бросила взгляд в окно, будто желая удостовериться, что ноябрь никуда не делся.
«Конечно, она меня ждала!» — вдруг понял Вячеслав. Он не из тех людей, что чувствуют ложь за триверсты, но сейчас — впервые в жизни! — что-то за рёбрами шевельнулось и шепнуло: «Неправда. Всё, что она сказала, — неправда».
От этого открытия ему стало неуютно. Вячеслав, поддевая носами пятки, неловко скинул ботинки.
— Меня зовут Мариной, — сказала женщина, вернувшись к книжным полкам. Будь она кошкой — могла бы забраться между ними и уснуть, прижимаясь спиной к корешкам.
— Далековато же вы забрались от моря.
— Думаете? А как же Баренцево? А Норвежское? Не больше сотни километров. Для чайки, например, преодолеть это расстояние — раз плюнуть.
Белоснежностью кожи и изящностью движений она и впрямь напоминала чайку. Вячеслав выпятил нижнюю губу.
— Разве в таких местах есть жизнь? Я всё время думал, что Марины предпочитают тёплые местечки на побережье под лазурным солнцем.
Женщина прикрыла глаза:
— Только представьте: огромные глыбы льда, рассекающие свинцовые волны. Мокрые скалы, удар каждой волны по которым — что удар молота по наковальне. Жизнь таким местам не больно-то нужна. Она там есть, но они прекрасно могут без неё обходиться. Они, так скажем, её не поощряют. А что до вас? Обрадуете каким-нибудь глубокомысленным именем, связанным с тайгой?
Вячеслав представился. Он был занят делами — пересёк дом и выудил из-за печи канистру с горючей жидкостью. Заправил лампу и переставил её ближе к гостье — за закопчёнными стёклами уже плясал крошечный огонёк. Поворошил в камине угольную пыль: кажется, с прошлого года здесь никто не ночевал. Проверил дымоход.
— Не знаю, какие таёжные мотивы вы можете здесь откопать. Я, наверное, так же не похож на своё имя, как и вы. — Вячеслав подумал и прибавил: — Без обид.
— Напротив. Борода делает вас настоящим сибиряком. И имя только это подчёркивает.
Вячеслав подумал о своём больном сердце, о ревматизме, приступы которого сопровождали начало первых декабрьских заморозков, и проблемах с простатой.
— Я не протянул бы без цивилизации и полугода. Я учёный. Мне просто нравится иногда дышать свежим воздухом. Но за столом со всеми благами цивилизации — компьютером, микроскопом и горячим кофе — я чувствую себя куда комфортнее.
Лицо женщины выражало непонимание. Было сложно сказать, к чему оно относится. Повисла неловкая тишина, а потом Марина спросила:
— Сколько вам лет?
Вячеслав откашлялся:
— Пятьдесят пять.
Марина покачала головой, как показалось Вячеславу, с неодобрением. Он подумал, насколько вежливо было бы спросить о возрасте её — действуют ли здесь правила приличия? — но врождённая робость взяла своё.