В подъезде одуряюще пахло побелкой, масляной краской и ацетоном. Сквозь все эти запахи пробивался еще один, не слишком сильный, но весьма откровенный запашок, в природе которого Сергей Дмитриевич не сомневался ни минуты: он сам был строителем и отлично знал, что строительные организации, как правило, не утруждают себя возведением на объектах таких архитектурных излишеств, как туалеты для рабочих.
Возвращаясь с работы, он с головой погружался в бурную стихию ремонта: Алла Петровна, обычно мягкая и иронично-веселая, въехав в новенькую, с иголочки квартиру, казалось, напрочь утратила чувство юмора и превратилась в хрестоматийного надсмотрщика за рабами - не хватало разве что бича из воловьей кожи да шестизарядного револьвера. Впрочем, себя она тоже не жалела, с лихвой восполняя недостаток денежных средств находчивостью и усердием, так что через каких-нибудь две недели железобетонный сарай, оставленный строителями счастливым новоселам, совершенно преобразился.
Соседи Шинкаревых тоже не теряли времени напрасно: отовсюду доносились утробный вой электродрелей, сводящий с ума стук молотков и потусторонние звуки, которые получаются, когда прямо у вас над головой кто-то с натугой двигает по полу тяжелую мебель.
Вскоре в подъезде появились молодые люди, нагруженные образцами разноцветной винилис-кожи и плоскими чемоданчиками с инструментом. Они звонили во все квартиры подряд, предлагая свои услуги, и подъезд наполнился дробным перестуком молотков. Сергей Дмитриевич был вынужден отказаться от обивки двери: после переезда и ремонта в карманах гулял ветер, а получка ожидалась еще очень нескоро. Присутствовавшая при разговоре Алла Петровна тяжело вздохнула, но промолчала: финансовое положение семьи было ей известно не хуже, чем мужу, а в долг эти ребята не работали.
Заперев дверь, Сергей Дмитриевич внутренне съежился, предчувствуя недоброе. Такое случалось редко, не чаще двух-трех раз в год, но все-таки случалось: Алла Петровна вдруг зацикливалась, и жизнь Сергея Дмитриевича превращалась в кошмар. В последний раз причиной такого кошмара стала лисья шуба. Я понимаю, говорила Алла Петровна, что такая вещь нам не по средствам. Я понимаю, говорила она, что ты честный человек, и очень это ценю, но неужели я не заслуживаю такой мелочи? Обидно, говорила она, наблюдать, как восемнадцатилетние шлюхи увешиваются бриллиантами, наверчивают на себя песца и норку и разъезжают из кабака в кабак на новеньких "порше". Мне не нужны песец и "порше", с ироничной улыбкой говорила Алла Петровна, я не шлюха, и готовлю я лучше, чем повара в дорогих ресторанах, но, между прочим, зима на носу, и я просто не могу восьмой год подряд приходить на работу в старом пальто. В конце концов, там бывают приличные люди, и я устала от сочувственных взглядов... По твоей милости, говорила она, я лишилась возможности иметь детей, так почему бы не потратить часть сэкономленных на них денег на такой пустяк?
Сергей Дмитриевич вздыхал и ежился. Разговор о детях, которых они лишились по его милости, был, несомненно, ударом ниже пояса, но он ценил откровенность жены, тем более, что во всем остальном Алла Петровна была права на все сто процентов. Красивая сорокалетняя женщина, хранившая верность такому ничтожеству, как он, несомненно, заслуживала большего, чем потертое зимнее пальто безнадежно устаревшего покроя, и он, напрягшись, купил шубу. Помнится, в тот же вечер Алла Петровна вошла в спальню, кутаясь в рыжий мех, и царственным жестом уронила шубу к ногам. Оказалось, что под шубой на ней не было ничего, кроме его любимого серебряного кулона и запаха его любимых духов...
- Жаль, - сказала Алла Петровна, когда за обивщиками закрылась дверь, и Сергей Дмитриевич понял. что не ошибся: кошмар начинался. Теперь, она будет неделю ходить вокруг да около, вздыхать и намекать, а потом попрет напролом, как тяжелый танк.., а денег нет и не предвидится. Он быстро прикинул, сколько дней осталось до получки, и подавил вздох: предстояло прожить в аду не менее трех недель.
На исходе второй недели Сергей Дмитриевич начал видеть винилис-кожу и обойные гвозди во сне. Больше всего его угнетала какая-то ненатуральность, надуманность ситуации; жена, казалось, помешалась на этой проклятой обивке. Она не могла ждать, она хотела обить дверь сейчас, немедленно, неделю назад. Шинкарев начал подумывать о том, чтобы стащить рулон винилис-кожи с работы, но на складе, как на грех, искомого материала не оказалось. Линолеума и плитки было сколько угодно, а вот винилис-кожа, словно по волшебству, вышла вся, до последнего клочка. "Не боись, Митрич, - сказал ему вороватый кладовщик Соловьев, - как только появится, я тебе сразу же капну". Сергей Дмитриевич покивал и ушел - утешение было слабым.
В субботу утром он проснулся, сразу же с тоской подумав о том, что сегодня выходной и, следовательно, придется целый день выслушивать разговоры о винилис-коже и разнообразных способах обивки дверей. Вопреки его ожиданиям, Алла Петровна не спешила атаковать. Впрочем, решил он, куда ей торопиться: впереди целых два дня...
Умываясь, он с некоторым недоумением обнаружил на подушечках указательного и большого пальцев правой руки несколько мелких параллельных порезов. Это выглядело так, словно он долго вырезал бритвенным лезвием какие-нибудь трафареты, как когда-то в армии, во время ночных бдений в Ленинской комнате. Он попытался припомнить, где ухитрился порезаться, и не смог: он давным-давно не занимался оформительскими работами и, более того, был абсолютно уверен, что вчера вечером не было никаких порезов. Или все-таки были?
Мало ли, где можно незаметно для себя порезать пальцы... Взялся за что-нибудь острое - например, за открытое окошко в троллейбусе или за край стекла на работе, - вот тебе и порезы...
Это было логично, если не принимать в расчет того, что всю дорогу домой он провисел в самом центре битком набитого салона, цепляясь за поручень левой рукой, а на работе даже близко не подходил ни к какому стеклу.
Может быть, дома? Он попытался восстановить в памяти вечер, но тот терялся в какой-то туманной дымке. Он помнил, что на ужин были его любимые блинчики, а потом они с женой, кажется, смотрели телевизор, но что именно смотрели, Сергей Дмитриевич припомнить не мог, не говоря уже о том, что было дальше.
"Господи, - подумал он, - как же я вымотался!
Скорее бы в отпуск! Буду лежать на диване и ничего не делать целый месяц, и пропади оно все пропадом! Надо же, до чего дожил: ничего не помню!"
Прихлебывая мелкими глотками утренний кофе и наслаждаясь неожиданным перерывом в боевых действиях, он вдруг услышал доносившиеся с лестничной площадки возбужденные голоса. Разговаривало несколько человек, и тон беседы все время повышался, но о чем идет речь, было не разобрать. Когда собеседники перешли на крик, Сергей Дмитриевич досадливо поморщился и поставил, чашку на стол.
- Черт знает что, - сказал он жене. - Ты все-таки права. Как только получу деньги, первым делом обобьем дверь. Орут, как на ярмарке, невозможно спокойно кофе выпить.
- Правда, - согласилась жена, орудуя у плиты. - Что это они, как с цепи сорвались?
- Пойду посмотрю, - решил Сергей Дмитриевич.
- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, - рассмеявшись, напомнила жена. - Сходи, сходи, мне тоже интересно, да боюсь, котлеты сгорят.
Шаркая по линолеуму домашними шлепанцами, Сергей Дмитриевич вышел в прихожую, открыл дверь и выглянул на площадку.
На площадке было полно народу. Четыре из шести выходивших на нее дверей были распахнуты настежь, и полуодетые жильцы что-то оживленно обсуждали, собравшись в центре площадки. Помимо соседей по этажу Сергей Дмитриевич углядел здесь же зловредную бабку Веронику Ивановну с тринадцатого, нагруженную своеобычными авоськами с кефиром, хлебом и пустыми бутылками. Старушенция была суеверной и всегда выходила из лифта то на двенадцатом, то на четырнадцатом этаже, избегая нажимать кнопку своего. Она, как и следовало ожидать, разорялась больше всех, так что пронзительное старушечье карканье перекрывало голоса присутствующих, мешая разобраться, в чем дело.