Шинкарев затравленно огляделся. Полковник, казалось, совсем забыл обо всем, зловеще забавляясь с пистолетом, а Гранкин, сильно подавшись вперед, смотрел на Сергея Дмитриевича немигающим взглядом яростно горящих глаз. Лицо у него от крика сделалось красным, а на скулах, наоборот, проступили страшноватые белые пятна, и только теперь Шинкарев заметил, что на лице у майора имеется шрам: тонкая белая полоска строго вертикально спускалась от уголка левого глаза через всю щеку до самой нижней челюсти. Этот сумасшедший майор почему-то мертвой хваткой вцепился в Аллу Петровну, явно намереваясь посадить ее на скамью подсудимых рядом с мужем, и это обстоятельство окончательно сбило с толку несчастного Шинкарева.
- Что вы уставились? - завизжал он. - Что вам от нее нужно? Она ничего не знает! Вы слышите - ничего!!!
- Так, - неожиданно спокойно сказал Гранкин, - хорошо. Верю. А теперь успокойтесь и рассказывайте, как было дело.
Сергей Дмитриевич явственно услышал, как в голове у него кто-то издевательски хихикнул, и незнакомый хрипловатый голос отчетливо, с насмешкой произнес:
"Тут тебе и крышка, Шинкарев".
Сергей Дмитриевич медленно встал на ватных ногах, набрал в грудь побольше воздуха и вдруг стремительно метнулся к окну. Ловко увернувшись от протянутых рук бросившегося наперерез полковника, он издал протяжный, полный ужаса крик и головой вперед прыгнул в маячивший за окном серый осенний день прямо сквозь тюлевую занавеску и двойную застекленную раму.
Глава 17
Тяжелая железная дверь с грохотом захлопнулась у него за спиной, лязгнул засов.
Илларион огляделся. Небо, не обрамленное тюремной стеной, показалось ему неожиданно ярким, несмотря на глухие серые тучи и моросящий дождь. Он прищурил глаза, давая им привыкнуть к освещению, и зябко поежился: стоять тут в одном комбинезоне было прохладно. "Как же, - подумал он, - конец октября все-таки.
Зима на носу".
Он пошарил по карманам, нащупал сигареты, закурил и неторопливо пошел через пустую мокрую стоянку к одиноко маячившей в отдалении черной "волге". Когда он приблизился, щелкнул замок, и задняя дверца сама собой распахнулась навстречу.
Забродов не торопился. Он докурил сигарету, разглядывая высокую серую стену с пропущенной поверху колючей проволокой, бросил окурок в лужу и только после этого боком полез в машину. Дверца захлопнулась, автомобиль фыркнул глушителем и выехал со стоянки.
- Ну что, узник совести, - спросил Мещеряков, оглядываясь на заднее сиденье, где в расслабленной позе развалился Забродов, - хорошо на воле?
Забродов ответил не сразу.
- Знаешь, - сказал он наконец, - мне там объяснили понимающие люди, что колония - это маленькая зона, а Россия - большая.
- Старо, - сказал Мещеряков. - Это когда было!
Теперь весь мир открыт, было бы желание и деньги.
- А что мир? - спросил Илларион, и Мещеряков не нашелся, что ответить.
- Ну, знаешь, - проворчал он, - что-то быстро ты пропитался тюремной философией.
- Тебя бы туда, - лениво сказал Забродов и вдруг немелодично затянул:
- Таганка.., где ночи, полные огня? Таганка, зачем сгубила ты меня?
Водитель явственно хрюкнул, продолжая смотреть прямо перед собой, а Мещеряков демонстративно сплюнул.
- Старый негодяй. Зря тебя выпустили. Ты же типичный урка!
- Кстати, - принимая самый серьезный вид, сказал Илларион. - Я слышал, что кто-то собирался брать тюрьму штурмом. Мой Гранкин все эти дни ходил просто зеленый от предвкушения.
- Зеленый? - с удовольствием переспросил Мещеряков.
- Как доллар. Так ты не знаешь, кто бы это мог быть?
- Понятия не имею. Это же надо додуматься - штурмовать тюрьму! А главное, ради кого?
- Вот именно. Как дела на воле? Моего коллегу уже нашли? Мне ведь ничего не сказали, просто вывели, вернули вещи и проводили до ворот.
- Нашли. Подробностей сам не знаю. Позвонил твой Гранкин, просил передать извинения и сказал, что у тебя не голова, а Моссовет. Я его так понял, что ты вычислил этого типа, не выходя из камеры. Раскрыл, можно сказать, преступление года.
- Да уж... Это, что ли, преступление года? Знаешь, что это мне напоминает? Вроде того, как на лошади пахали, пахали, и все, заметь, без ума: подковать забыли, копыта она себе изуродовала, хребет до мяса стерла, а ее по этому хребту еще и палкой... Ну, она и лягнула, а ее за это - на колбасу. Чтоб не лягалась. Ты его видел, этого маньяка?
- Нет. Зачем?
- А ты сходи на экскурсию, посмотри. Мне ведь недаром такое сравнение в голову пришло. Вот ты, казалось бы, не так уж высоко залез, а туда же: зачем...
Затем, что вы там, наверху, большую политику делаете, маневрируете: шаг вправо, полшага влево... А того, что каждый ваш шаг - по людским головам, не замечаете.
Мещеряков снова обернулся и некоторое время внимательно разглядывал Иллариона.
- Ну, что ты на мне увидел? - спросил Забродов.
- Давно не приходилось видеть народного заступника. Рассуждаешь, извини меня, как пахан на нарах: волки позорные власть захапали, народ обижают...
- А что, не правда? - переходя на свой обычный легкий тон, спросил Илларион.
Мещеряков покусал нижнюю губу и неохотно сказал:
- Правда. Только упрощенная до уровня восприятия какой-нибудь инфузории. А упрощения в таких делах до добра не доводят.
- Так разве это я? Это ты упрощаешь.
Водитель снова отчетливо хрюкнул.
- Отправлю в подсобное хозяйство, - не поворачивая головы, пообещал ему Мещеряков. - Будешь там со свиньями перехрюкиваться. И когда вы успели сговориться?
- А нам сговариваться не надо, - ответил за водителя Илларион. - Мы люди маленькие, нам меморандумов не надо, мы и так друг друга понимаем. Так, Коля?
- Так точно, товарищ капитан.
- Надо же, как официально... Полковника, что ли, боишься? Ты не бойся, по нему гауптвахта плачет. Это же он собирался тюрягу на абордаж брать.
- А я знаю, - продолжая внимательно следить за дорогой, откликнулся водитель. - У нас только об этом и разговоры.
- Черт подери, - сказал Мещеряков.
Забродов громко рассмеялся.
- Не обращай на меня внимания, Андрей, - попросил он. - Я сейчас, как беременная женщина - сплошные капризы. Сам не знаю почему, но жалко мне этого Шинкарева.
- Нет, у тебя точно не все дома, - сказал полковник.
- Вполне возможно. Приедем - проверю До самой Малой Грузинской они молчали, думая каждый о своем. Мещеряков усиленно дымил сигаретой, стараясь не признаваться даже себе, что пытается забить исходящий от Забродова неназойливый, но вполне различимый запашок: смесь волглой одежды, пота и тюремной баланды, тоскливый дух подневольного существования.
- Слушай, - сказал он, - а что ты там делал?
- В тюрьме? Сидел. Иногда ходил. Правда, там это трудно, там на полу тоже сидят... Еще приобщал зеков к классике детективного жанра. Коллинз, Агата Кристи.., правда, ее я не так хорошо помню. Знаешь, там попадаются типы, которые угадывают, кто убийца, с первых страниц.
- Специалисты, - без особенного восторга сказал полковник.
Они подъехали к знакомой арке.
- Здесь останови, - проворчал Мещеряков, обращаясь к водителю. - В эту дыру можно разве что на желудочном зонде въехать. Или на сантехническом тросике. С возвращением, - повернулся он к Иллариону. - Я вечерком заеду, если не возражаешь.
Илларион молча кивнул, пожал Мещерякову руку и, прикуривая на ходу, скрылся под сводами арки.
Некоторое время Мещеряков сидел, удивленно глядя ему вслед, потом перевел взгляд на свою руку и повернулся к водителю.
- Странно, - сказал он. - Сроду он этих телячьих нежностей не признавал.
- А я знаю, - сказал водитель. - Это потому, что вы хотели тюрьму разнести.
- Да кто тебе это сказал?! Я ведь про это только думал, да и то не всерьез!
- Служба такая. ГРУ, - значительно ответил водитель.
- Ладно, поехали, Абель доморощенный...
Проходя через двор, Илларион сильно хлопнул ладонью по мокрому капоту "лендровера". Капот отозвался гулким металлическим звуком. На первый взгляд, новых увечий за время отсутствия хозяина "лендровер" не получил, "Да откуда им взяться, увечьям, - подумал Илларион Шинкарев, наверное, уже сидит в моей одиночке, Репа на кладбище, а пацаны теперь, надо думать, не скоро ночью на улицу выйдут - страшновато, да и холодно уже..."