Он отпер дверцу багажника и забрал оттуда рюкзак.
Сигареты из рюкзака пропали. "Отправлены на экспертизу", - иронически подумал он и захлопнул дверцу.
В том, что гранкинские менты свистнули его сигареты, не было ничего удивительного: они были уверены, что "клиент" вернется домой очень нескоро, если вообще вернется. Он подумал, как могло бы сложиться это дело, окажись на его месте кто-нибудь другой, и вздохнул: отмазываться этому другому пришлось бы долго, и хорошо, что в России отменили смертную казнь, иначе этот другой очутился бы на том свете раньше, чем успел доказать, что он не верблюд.
Илларион поднял глаза и замер, как вкопанный: одно из окон на пятом этаже было выбито начисто, уцелела лишь форточка, выглядевшая довольно нелепо на фоне пустого, кое-как затянутого полиэтиленом проема.
Ему не нужно было подсчитывать и припоминать, он и так знал, чье это окно.
Это было окно гостиной Шинкаревых.
Илларион невольно перевел взгляд вниз, на темный от дождя асфальт двора, ожидая увидеть там следы падения с пятиэтажной высоты немолодого, находившегося в плохой физической форме человека, но на асфальте не было ничего. По сути дела, это ни о чем не говорило - дождь мог смыть кровь, да и дворники здесь, в центре города, в последнее время действовали довольно оперативно, - но Забродов немного успокоился.
Он поднялся на пятый этаж, в глубине души боясь, что дверь квартиры напротив откроется, и он нос к носу столкнется с Аллой Петровной. Соседка заслуживала всяческого сочувствия, но сейчас у Забродова просто не было душевных сил на то, чтобы утешать и отвечать на неизбежные вопросы. Дверь шинкаревской квартиры осталась закрытой. Илларион небрежно сорвал печать со своей двери и сунул в карман, чтобы не мусорить на площадке.
Квартира встретила тишиной и уже успевшим появиться нежилым запахом, словно Илларион отсутствовал не три дня, а целую вечность. Раньше этот запах был неотъемлемой частью его существования, и по возвращении из очередной командировки приходилось долго проветривать квартиру, чтобы мертвый застоявшийся воздух успел выветриться весь до последней молекулы.
Одну за другой распахивая форточки, Илларион подумал, как быстро возникают привычки: всего-то пару лет посидел дома, и вот, пожалуйста...
Он осмотрел квартиру, отмечая про себя следы проведенного обыска: ненароком разбитую вазу, перепутанные книги на полках, сдвинутый диван. Как ни странно, искали довольно аккуратно: видимо, Гранкин внял его просьбе и лично проследил за тем, чтобы квартиру не перевернули вверх дном.
Илларион решил, что наведет порядок немного позже, и первым делом отправился в душ. Сорвав грязную одежду, он пустил горячую воду и подставил тело под тугие, курящиеся паром струйки, с наслаждением смывая тюремную вонь.
Переодевшись в чистое, он снова почувствовал себя человеком и с преувеличенным энтузиазмом принялся за уборку. Человек - хозяин своего настроения, твердил он себе, расставляя по местам перепутанные книги.
Он знал, что так оно и есть на самом деле, но надолго его энтузиазма не хватило.
- Нет, - сказал он вслух, - так дело не пойдет.
Присев на корточки перед тумбой письменного стола, он открыл дверцу.
- Черт, - сказал он, - ну конечно.
Початая бутылка коньяка исчезла - видимо, была изъята в качестве вещественного доказательства, ведь на ней обнаружили отпечатки пальцев Репы. Сейчас она наверняка пылилась в чьем-нибудь сейфе, а коньяк из нее, скорее всего, просто вылили в раковину. Жалко, подумал Илларион. Хороший был коньяк.
- Знаем мы эту раковину, - громко сказал он. - У, алкаши... И не побоялись, что отравлен.
Делать нечего, и он закончил уборку без дозаправки. "Теряем большее порою", - твердил он строчку из Шекспира, орудуя пылесосом и сгребая на совок осколки разбитой вазы. Он давно заметил, что у ментов странная идиосинкразия на керамику - эта ваза, увы, была не первой, которая погибла от рук блюстителей порядка. "Все то же солнце ходит надо мной", - мысленно повторил он, ссыпая осколки в мусорное ведро.
Мысли о Шинкареве не оставляли, но он упорно гнал их прочь. Любое преступление можно оправдать целым рядом причин и обстоятельств: трудным детством, социальным положением, неустойчивостью психики... От этого оно не перестает быть преступлением, сколько ни жалей жертву обстоятельств. Все мы - жертвы обстоятельств, подумал Илларион, заглядывая в холодильник. Только некоторые под давлением окружающей среды идут убивать, а некоторые, наоборот, становятся жертвами маньяков - не по своей воле, между прочим.
Он выгрузил из холодильника все необходимое и принялся готовить обед, пытаясь понять, что его гложет. Не могли же трое суток в камере настолько расшатать нервную систему! Ему приходилось неделями и месяцами жить в условиях, по сравнению с которыми любая российская тюрьма показалась бы курортом, и это никогда не угнетало Иллариона. Да и в тюрьме он чувствовал себя вполне нормально, так что теперешняя депрессия вызывала у него удивление: с чего бы это вдруг? Порок наказан, справедливость восторжествовала, чего еще хотеть?
Все это было верно, но перед глазами упорно стояло выбитое окно. С ним была связана какая-то мысль, которую Забродов никак не мог поймать за хвост, чтобы подвергнуть детальному рассмотрению. Мысль ускользала, играя с ним в пятнашки, и в конце концов Илларион махнул на это рукой: надоест сама придет.
Обед был готов, но есть расхотелось. Илларион вернулся в комнату и наугад снял со стеллажа книгу.
Взглянув на заглавие, он удивленно поднял брови: это снова была "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда". Если это и было совпадение, то наверняка одно из тех, которые заставляют людей приглашать на дом попов со святой водой и прочими причиндалами, без которых нечистую силу из квартиры не выгнать.
Илларион заколебался, не зная, поставить ли книгу обратно на полку или все-таки почитать, но тут раздался телефонный звонок.
Звонил Сорокин, старательно прятавший неловкость за фамильярным тоном. Илларион улыбнулся: полковника можно было понять.
- Ну, как ты там, маньяк-самозванец? - спросил полковник. Обживаешься?
- Обживаюсь, - сказал Илларион. - А как ты?
Сосед мой как?
Он хотел спросить, жив ли Шинкарев, но язык почему-то не поворачивался, и Илларион знал, почему: он боялся услышать ответ.
- Этот? - с отвращением переспросил Сорокин. - Да никак.
- Что значит - никак? - осторожно поинтересовался Забродов.
- Да вот так... Вообще, это не телефонный разговор.
Я тут к тебе в гости собрался, не прогонишь? Тогда и поговорим.
- Ну, разумеется. Беда одна не приходит, и некоторые полковники тоже перемещаются по городу исключительно парами. Приходи, конечно. Скажи мне только: он жив?
- Кто? Шинкарев твой, что ли? Да жив, что ему сделается! Лежит в тюремной больнице, девять швов ему наложили. Вздумал, понимаешь ли, в окно сигануть... Да ты, наверное, видел.
- Видел. Впечатляет. Как это он уцелел?
- А так, что я, дурень, успел его за штаны ухватить.
До сих пор голову ломаю: зачем мне это понадобилось?
Пускай бы себе летел. Собаке - собачья смерть.
- М-да, действительно - зачем? Рефлексы, надо полагать, сработали. Хорошие у тебя рефлексы. Правильные.
Распрощавшись с Сорокиным, Илларион успел немного почитать, прежде чем его сморил сон. Организм брал свое, ему были безразличны желания и планы Иллариона Забродова. Почувствовав, что глаза начали слипаться, Илларион не стал противиться и моментально уснул.
Разбудил звонок в дверь. Забродов открыл глаза и обнаружил, что в квартире темно. Он не сразу понял, какое сейчас время суток: утро, вечер, середина ночи?