За окном в черном небе полыхали разноцветные огни рекламы, в голове еще плавали путаные обрывки сна, а в дверь кто-то названивал с достойной лучшего применения настойчивостью.
- Кого это черти принесли? - пробормотал Илларион.
Он с удивлением обнаружил, что спал одетым. Это обстоятельство вместе со звуком собственного голоса разбудило его окончательно, и он вспомнил, что к нему обещали зайти Мещеряков и Сорокин. В дверь звонил наверняка кто-то из них или оба сразу, а раз так, то сейчас было никакое не утро и даже не ночь, а вечер, часов девять, не больше. Просто осенью рано темнеет, сказал себе Илларион, нащупал выключатель и зажег свет.
Взглянув на часы, он обнаружил, что почти угадал: было самое начало девятого. Зевая, он открыл дверь.
Разумеется, это были полковники. Глядя на них, Илларион никак не мог взять в толк, что их объединяет.
Они были очень разными, служили в разных ведомствах и имели абсолютно несхожие личные и служебные интересы. Правда, интересы эти время от времени пересекались, и тогда их, словно два железных гвоздя к намагниченной поверхности, притягивало сюда, на нейтральную территорию. Они, несомненно, испытывали обоюдную симпатию, хотя всячески скрывали это обстоятельство.
- Ты почему не открываешь? - начальственным тоном поинтересовался Мещеряков.
- Вещдоки прячет, - вместо Иллариона ответил Сорокин. - Похоже, мы опять арестовали не того.
- Кстати, о вещдоках, - сказал Илларион, впуская их в прихожую и запирая дверь. - Сотрудники московской криминальной милиции сперли мой коньяк и мои сигареты.
- Исключительно в интересах следствия, - быстро сказал Сорокин.
- Я так и понял. Но имейте в виду, что пить в доме нечего, да и курить, кстати, тоже.
Мещеряков опустил руку в карман плаща и извлек оттуда плоскую бутылку.
- Хорошо, но мало, - сказал Илларион, внимательно ознакомившись с этикеткой. - Что скажет родная милиция?
"Родная милиция", вздохнув, продемонстрировала сразу две бутылки.
- Сигареты тоже есть, - предвосхищая очередной вопрос Забродова, сказал Сорокин.
- Тогда проходите, - смягчился Илларион. - Есть хотите, полковники?
***
Спустя час с небольшим принесенная Мещеряковым плоская бутылка, опустев, перекочевала под стол, а в одной из тех, что доставил Сорокин, осталось совсем чуть-чуть. Сигаретный дым густыми слоями плавал над столом, замысловато клубясь в неярком свете торшера.
Свежий и подтянутый, словно вовсе и не пил, Илларион Забродов твердой рукой наполнил рюмки.
- Уф, - сказал Мещеряков, энергично растирая ладонью начавшее неметь лицо. - Не пойму, куда ты гонишь? Перепьемся все, как зюзи...
- Что и требуется доказать, - спокойно ответил Забродов. - Погода сегодня такая.
- Ага, - проворчал Мещеряков, - погода, значит...
Тогда понятно. Хорошо, что жена уехала.
Он залпом опрокинул рюмку и бросил в рот ломтик лимона. Сорокин покосился на приятеля и тоже выпил, но при этом, не удержавшись, коротко вздохнул - его жена была дома и наверняка уже начала ломать голову над тем, куда запропастился супруг.
- Не вздыхай, не вздыхай, полковник, - закуривая, сказал Илларион. Ты арестован по обвинению в выращивании бестолковых кадров, так что продолжай давать показания. Закуси вот и продолжай.
- Да что продолжать, - Сорокин уныло махнул рукой с зажатым в ней бутербродом. - Ерунда какая-то. Он вообще не умолкает. Как только очухался, сразу начал давать показания, и дает, наверное, до сих пор.
Собственно, это даже не показания, а так... Просит у кого-то прощения, плачет, признается черт знает в чем.
Мы насчитали сорок три эпизода, которые он взял на себя, а потом я ушел - надоело...
- Не понял, - сказал Мещеряков. - Как это - надоело? Что-то на тебя непохоже.
- Тебе тоже надоело бы, - заверил его Сорокин. - Двери он какие-то резал, кошек распинал... Один наш юморист возьми и спроси его: а это, мол, не вы Листьева застрелили? Я, наверное, - говорит, - только не помню.
- Он что, правда псих? - спросил Илларион.
- Шинкарев? - уточнил Сорокин.
- Да нет, юморист этот ваш.
- Да нет, просто дурак.
- А Шинкарев?
- Ну, детальной экспертизы еще не было. Его смотрел наш психиатр. Нашел сильнейший ситуационный психоз и нервный срыв, а насчет остального сомневается. Да и то сказать, как с ним разговаривать, когда он то кричит, то плачет?
Илларион болезненно поморщился, представив себе эту картину.
- В общем, он, наверное, действительно псих, - продолжал Сорокин. Признается во всем подряд. Мы его спрашиваем: милиционера убивал? Убивал, говорит, но где и как - не помню. Помню, как наручники выбрасывал, это да. Где выбрасывал - помнит, на заводских очистных(tm) Нашли мы эти наручники, и еще плащ-накидку офицерскую. Он говорит, что в этой самой накидке пенсионера зарубил. Топором... Топор дома - зазубренный весь, но чистенький, ни капли крови. Или нож этот, с которым его Гранкин на пушку взял. Да, говорит, этим самым ножом я того гомика и зарезал. Как зарезал, не помнит, и вообще понятия не имеет, что это за гомик такой, где живет и как он к нему попал. Так что улик, почитай что, никаких, кроме наручников да вещей этого Козлова, которые мы у Шинкарева в подвале нашли. А их, между прочим, и подбросить могли. В общем, одна болтовня, даже следственный эксперимент не проведешь.
- Очень удобно, - заметил Мещеряков, по собственному почину наполняя рюмки. - Отпираться бесполезно, так он под дурака закосил. Все признает, а доказать вы ничего не можете. Этакий псих-самозванец. Погоди, он вам еще признается, что Освальда застрелил, и тоже не вспомнит, как.
- Очень может быть, - сказал Сорокин. - Он все повторяет, что внутри него якобы кто-то живет-, ну, бред, в общем.
- А, - негромко воскликнул Забродов, - здравствуйте, мистер Хайд!
- Что? - не сразу понял Сорокин. - А, это... Да, сходство есть. Правда, наш психиатр говорит, что такое случается в основном в кино да в художественной литературе. Утверждает, что в жизни он с этим не встречался.
- А что говорит его жена? - поинтересовался Мещеряков. - Он ведь, кажется, женат?
Сорокин быстро взглянул на Иллариона. Забродов выдержал его взгляд, не дрогнув ни одним мускулом лица.
- Женат, - сказал Сорокин. - Жена плачет.
У меня сложилось такое впечатление, что она о чем-то догадывалась... Не могла не догадываться. Все-таки, жили под одной крышей, спали под одним одеялом...
- То есть, - заключил Мещеряков, - теперь вы ей пришьете соучастие.
Сорокин посмотрел на него тяжелым взглядом и медленно покачал головой.
- Не знаю, как твоя, - сказал он, - а моя жена на ее месте поступила бы точно так же.
- Твоя правда, - вздохнул Мещеряков. - Давайте за то, чтобы наши жены не оказались на ее месте.
Он поднял рюмку, и Сорокин с Илларионом последовали примеру.
- Так что, - закусив, закончил Сорокин, - я дал кое-кому распоряжение отрубить ее от этого дела. Что загрустил, Илларион? Считаешь, что я не прав?
- Прав, конечно. Бесспорно, прав. Просто почему-то Репа вспомнился.
- Этот отморозок? С чего бы это вдруг?
- Я же говорю - почему-то. Не знаю, почему.
- А ты от Шинкарева не заразился? Тот тоже ничего не знает.
Мещеряков сдержанно ухмыльнулся и изящно откусил от бутерброда с черной икрой. Илларион вспомнил, как этот лощеный кабинетный полковник в свое время ел тушенку прямо из банки, выковыривая штык-ножом, и тоже ухмыльнулся.
- А что, полковники, - сказал он, переводя разговор на другую тему, не организовать ли нам с вами уху?
- Не организовать ли нам с вами цирроз печени, - пробормотал с набитым ртом Сорокин, который, как и Мещеряков, уже начал ощущать действие алкоголя.
Илларион строго посмотрел на милиционера.
- Я сказал, уху, - повторил он. - Бросьте ваши ментовские штучки, гражданин начальник. Ваш Гранкин сорвал мне рыбалку, я должен наверстать упущенное.
А вам не мешает слегка проветрить ваши начальственные мозги.