Внезапно растворилась дверь, в комнату заглянул Илья.
– Зина, ты зачем-то срочно нужна деду Сереге. Иди, зовет.
– Хорошо, иду. Андрей, после поговорим. Нам с дедом нужно кое-что важное обсудить.
Андрей вышел вслед за нею. Немного понаблюдав за рабочими, суетившимися около грузовика, он хотел было подойти к ним и полюбопытствовать, что они там разгружают. Но передумал – успеется.
Весна уже окрасила ветви деревьев первой нежной зеленью, теплый ветерок приятно касался щек, наполнял легкие терпковатым запахом хвои. Ему захотелось прогуляться.
Обогнув хозяйственные постройки он вышел на тропинку ведущую к лесу и застыл на месте не веря своим глазам. Вдали, на взгорочке, сияла свежей белизной прежде старая, почерневшая от времени часовенка.
– Успели к твоему приезду. Толком ни зимы, ни снега в этом году не было, ничто не помешало работе. Успели. – тихо проговорила незаметно подошедшая Зинаида.
Андрей вздрогнул от неожиданности.
– Но как? Как вы… – резко обернулся он к ней.
– Пойдем поближе. Дед Сергей наведался в епархию. Часовня была восстановлена по благословению митрополита.
– Но деньги-то откуда?
– Я продала свои хоромы. Мне вполне достаточно той маленькой комнатки рядом с кастелянской. Если ты не против моего присутствия здесь.
– Почему против, – озадаченно взглянул на нее Андрей, – но…
– Это все что мне нужно, – не дала она ему договорить. – Мой особняк ты видел. За него я получила очень большие деньги. Да только к чему они мне? Зато и дорогу мы подремонтировали, и часовню обновили. Снаружи она оказалась почти целой, крепкое строение. Немного была повреждена крыша и внутри все разбито, ободрано и разграблено. Теперь там трудится над росписью честной брат* Алипий из монастыря. Завтра ты его увидишь.
Они подошли к часовне. У ее подножия, красиво обложенный камнем и расчищенный от ила и листьев, тихо журчал родник. Узкий ручей наполненный его водами, пробираясь между зарослями молодой травы, скрывался вдалеке среди высоких деревьев.
– Когда мы начали расчищать территорию вокруг этой часовенки, то в куче мусора нашли старую почерневшую доску. На ней под многолетним слоем грязи обнаружилась посвятительная надпись. Когда мы ее очистили… Смотри сам, – указала она на фронтон часовни.
Андрей поднял взгляд, и невольно ахнул.
– Не может быть… – прошептал он и почувствовал, как помимо воли глаза его начинает застилать соленая влага.
Надпись на доске гласила: «Часовня святых апостолов Петра и Павла».
– Петр и Павел, – прошептал он, – два таких непохожих пути к истине…
________
* Честной брат – так обращаются к монаху, не имеющему духовного сана.
58. Катарсис
– Не может быть… Петр и Павел… – не в силах отвести взгляд от часовни прошептал Андрей. – Но как? – обернулся он к Зинаиде и увидел, что она отошла от него и теперь сидит на скамье, спрятав лицо в ладони.
– Как?.. – обращаясь скорее к самому себе, нежели к ней, повторил он снова, и, не ожидая ответа, опустился рядом на скамью.
Но Зинаида заговорила. Первые слова ее прозвучали так тихо, что Андрей едва смог разобрать их. На мгновение ему показалось, что она словно в бреду – разговаривает сама с собой.
– Как же я убивалась тогда по Петру… Не знала, как жить, как дышать. Будто разверзлась подо мною бездна, в которой была одна лишь черная пустота. Я падала, падала в нее… И не за что было мне зацепиться, и не на что опереться… – Она подняла на Андрея бездонный, полный невыразимой скорби взгляд.
– Дед Сергей удержал меня тогда на самом краю, как когда-то удержала его Анна. И сказал он мне простые слова – «Хватит, дочка, нам слезы лить, ими делу не поможешь. Жизнь, она штука такая – коли у нас ее не забрали, то нам ее жить надо. Через боль, через слезы. Жить в память о них, обо всех ушедших от нас навсегда. Мы ведь тоже уйдем, кто-то заплачет и о нас, и помнить будет».
Долгой была наша беседа. Рассказала я ему про всю свою нескладную жизнь. Да и он мне. О сыне Павле, об отчаянии своем, одиночестве. И что жить не хотел. Совсем.
– Эх, дочка – говорил он мне, – горько плачем мы о родных наших… Осиротели без них, земля из-под ног ушла. Да только получается, еще больше плачем мы о себе. Да, о себе, дочка, – ответил он тогда на мой удивленный взгляд. – А все потому – себялюбцы мы. Это нам плохо без них. Нам. Жалеем-то – себя. Вот в чем штука. А ведь живых мало мы их любили. Мало. То в них нам не нравилось, это… Я вот сыночка все осуждал да попрекал за войны его бесконечные, да что нас с матерью не слушает, не жалеет. Мало слов хороших он от нас слышал. И виделись тоже мало и редко. А вот как не стало его совсем, и жить невмоготу. В петлю полез…