– А ведь они скоро захватят всю поверхность и тогда это зеркало рассыплется. Как рассыпалась моя жизнь, – безучастно констатировала она.
Теперь уже без страха она глядела на свое искаженное отражение. И, странно, чем дольше вглядывалась она в себя, тем спокойнее становилась, еще не отдавая отчета себе отчего это так.
– Обязательно нужно сказать, когда все вернутся, чтобы это зеркало вынесли вон. Все забываю и забываю…
В эту минуту у нее возникло ощущение, что вместе с разбитым зеркалом уйдет из этой комнаты, из ее жизни и нынешняя тоска и все то, что разъединяет сейчас ее с Андреем. Анна не понимала что это такое, но чувствовала – оно непременно уйдет.
Не знала она в ту минуту, что придется пережить ей еще много взлетов и падений, прежде чем в жизни ее наступит хоть какая-то ясность. Или же не случится это никогда?
***
Вошедший с ведрами полными ключевой воды Илья едва не наступил на пробравшегося вместе с ним в комнату и метнувшегося к Павлу здоровенного серого кота.
– Ах ты, террорист чертов, чтоб тебя! – отряхивая со штанов расплескавшуюся на них воду, выругался Илья. – Откуда такой красавец? Наш вроде черный был.
– Это не террорист, это мой боевой товарищ, – рассмеялся Павел, прижимая к себе и гладя по пушистой голове забравшегося к нему на колени, громко урчащего кота.
– Ну, хорош, Фугас, не приставай, нам поговорить надо. Вон плошка с едой, иди, подкрепись. Кот, поощряемый дружеским пинком, послушно соскочил с колен и потрусил к плошке.
– Тут же где-то Грач, это его плошка, – забеспокоился дед. Они уже днем только так драли друг друга, кабы снова войны между ними не вышло. – Он привстал и огляделся.
– Ладно, я ушел к себе, если что будет нужно, зовите. Анна у себя. – Илья вышел.
– Я его в комнате закрывал, когда ж он выскользнул? – все не мог успокоиться старик. Однако он ошибался. Притаившись за шкафом, Грач пристально наблюдал за чужаком, однако себя не обнаружил даже когда Фугас подошел к его плошке и стал жадно поглощать его еду.
– Ну и дела у вас тут, батя, я что, опять на войну попал? – сидя на диване рядом с отцом обнял его за плечи Павел.
– Похоже, так.
– Как же я соскучился по тебе, батя… Мать вот не застал… Знаешь, кабы не… то и сейчас… – запинаясь проговорил Павел и не договорив замолчал.
– Эх, сынок, на пальцах можно дни пересчитать, когда виделись мы с тобой… Каждый раз на новую войну уходил, на войну ты нас и променял, – тяжко вздохнул старик. – Уж как мать тебя просила остаться с нами, слез сколько пролила. Да куда… Неужто война тебе слаще?
Сейчас-то другое дело – родной дом разбомбили, родной край почитай изничтожили. Да, тут защищать надо. А что тебе та Чечня, тот Карабах, Абхазия?
– Отец, я военный. Судьба такая.
– Никогда нам про свои войны не рассказывал. Оно и понятно, что там хорошего… Мать не хотел расстраивать? Так она и так расстраивалась столько…
– Да, по правде, отец, и тебя. Сам говоришь – ничего в войне нет хорошего.
– Меня? Да я столько на своем веку повидал! Устал расстраиваться. Ты тогда далеко был, когда меня покалечило, – похлопал он себя по ногам, – и кончилась моя шахтерская работа.
– Ты не рассказывал, как это случилось.
– Так когда было рассказывать…
– И то правда. Прости меня, батя. Ты же видел – побуду на гражданке неделю и начинаю маяться. Знаешь, кто там побывал, не может уже с войны вернуться. Живет она в нем, тянет проклятая…
– Понимаю. Я когда из шахты ушел, думал – все, теперь хоть поживу. А оно до сих пор, так и тянет туда, в мешок этот каменный, в подземелье, по ночам снится.
– Обвал-то как случился?
– Да как… Сперва услышали, будто жахнул гром в призабойном пространстве – это где находятся наши проходческие или выемочные машины, средства доставки, забойная крепь. Комиссия потом сделала заключение, что на вводе в комбайн крысюки изоляцию на кабеле погрызли, а мы проморгали. Из-за деформации его возникла электрическая дуга. Ну, метано-воздушная смесь и рванула. Все трещало, сыпалось, гремело, как будто будто катилось что-то. Ударная волна сметала все на своем пути. Рельсы разворотило, в кольца поскручивало. Свет погас, воздух раскалился, пыль такая висела, что фонари на касках еле отсвечивали.