– Ничего, – прошептала она, бледно улыбнувшись, – не покарябал.
Анна помнила это любимое Петькино словечко и сейчас оно, прозвучав как дальний отзвук детства, несколько успокоило ее и придало сил.
От улицы почти ничего не осталось. Видимо именно сюда прилетело больше всего снарядов. Вдали, возле двух уцелевших строений, возились какие-то люди.
– Возвращается народ потихоньку, – сказал Петр. – А на кладбище пока нельзя. Саперы там еще работают.
На месте дома, в котором она родилась и выросла, громоздилась лишь бесформенная груда обломков.
– Здесь я нашел Петровну, – Петр указал на два куска стены сложившиеся наподобие шалаша. – Она оказалась между этими обломками, потому и уцелела. Ненадолго… – Он отвернулся, но Анна успела заметить, что в глазах его блеснули слезы.
Вокруг останков дома торчали обугленные пни, валялись куски древесных стволов. Уцелевшие деревья кренились в разные стороны, растеряв свои ветви, некоторые из них были срезаны осколками снарядов словно бритвой.
– Мне доложили, что здесь уже чисто, можем пройти по тропке к терновнику.
– Чисто?
– Проверено саперами.
Они пошли по тропке покрытой рытвинами от попавших в нее осколков. Справа, где прежде стояли ульи, чернела огромная воронка. Ближе к огороду уцелевших деревьев стало больше, и Анна увидела свое любимое дерево – грушу «тонковетку», как называл ее дед.
– Жива… – прошептала Анна и, обняв дерево, прижалась щекой к его холодному стволу.
– Вот здесь и похоронил я Петровну.
– Сквозь пелену слез, она увидела маленький холмик под густо сплетенными ветвями терновых зарослей. Возле креста, сколоченного из двух планок, лежал букетик увядших полевых цветов и еще какой-то странный предмет.
– Нашел в развалинах дома, – Петр поднял обгоревший кусок изукрашенной резьбою шкатулки. – Дед твой сделал когда-то.
– Помню… В ней Петровна хранила фотографии и письма.
– Все сгорело… Пойдем обратно, скоро стемнеет.
***
Осень в этом году выдалась холодная, дождливая и Петровна постоянно мерзла.
– Эх, совсем не греет старая кровь… Когда уже Господь приберет меня, – горестно вздыхала, крестясь на икону старуха. Ей очень хотелось попить горячего чаю, но старость согнула ей спину так, что не могла уже Петровна дотянуться до высокой розетки, чтобы включить электроплитку. Растопить печь тоже не могла. Внук строго-настрого запретил – еще пожару наделаешь старая, сказал он ей, и убрал в свой сарай и дрова, и уголь.
Петровна тосковала. После смерти Евдокима забрала ее дочка в город, и пока старуха могла помогать по хозяйству, все вроде бы и шло своим чередом. А когда совсем состарилась, стала забывчивой и непонятливой, то решили вернуть ее обратно на родину, поближе к земле, под присмотр внука.
Внук вырубил часть мешающих постройке деревьев, посаженных еще Евдокимом, а на их месте построил большой кирпичный дом рядом со старой хатой, которую собирался после смерти Петровны снести. А пока оставил ее жить в ней, той мазанке, которую сложили еще Евдоким и Маруся из подручных средств. Тогда все так строили – сперва делался каркас из веток, потом утеплялся прослойкой из камыша, а поверх, слой за слоем накладывалась глина перемешанная с соломой. Были такие хаты теплыми, устойчивыми к влаге, и очень долговечными. До сих пор еще в глухих деревнях можно встретить мазанки, простоявшие по сто, а некоторые и по триста лет.
Долгое время на доме и кровля была из камыша. Евдоким рассказывал, как ходили они с Марусей косить его далеко на речку. Накосят, бывало, нагрузят тележку с верхом, отвезут домой, а возвратиться за остальным уже ни сил, ни времени нет – на себе ведь возили. Лошади не было. Поутру придут забрать накошенное с вечера, ан глядь, кто-то шустрый уже все и подобрал.
Не очень весело жилось Петровне в старом доме, сделалась она маленькой и бессильной, согнула старуху жизнь. Просила внука перенести розетку пониже, да все недосуг ему.
Вот даже ни чаю себе согреть не может сама, ни хотя бы киселику сварить или похлебки какой. Нет, грех жаловаться, невестка всегда делилась всем, что для своих готовила, да только частенько и забывала, а спохватывалась уже только как Петровну глядя в окошко заметит. Тогда и вспомнит о старухе.
Попила Петровна водицы, да и легла в кровать, укутавшись в одеяла, чтобы согреть старые кости. Только стала дремать, как внезапно кровать под ней содрогнулась, раздался страшный грохот, рядом что-то просвистело, на столе разбилась посуда, посыпались стекла. Завыли сирены.
Со слов внука знала Петровна, что идет война, но никак понять не могла, зачем воюют свои со своими. Сколько помнила, в их городке всегда было тихо, все жили мирно между собой. Даже с вороватыми цыганами научились ладить и жить мирком.