– Разбежался! Там тебя такая тягомотина ждет. Но не тужи, я договорюсь, все сделают до вашего отъезда. И машина будет вам с носилками.
– Ну, тогда все. До связи, эскулап! Спасибо тебе. – И подмигнул, – я больше не употребляю, но тебя коньячком побалую.
Через три дня, управившись с делами, Петр с Андреем отвезли Зинулю в ее хоромы.
Дни шли за днями, потихоньку дела шли на лад, но совсем не так быстро, как хотелось бы Петру. Зинаида капризничала, отказывалась вставать на ноги и делать хотя бы по нескольку шагов, ей было больно. Она, то рыдала, то злобно ругалась. В этом она поднаторела еще в детдоме, а окончательно отшлифовала мастерство матерной речи, работая в вокзальном буфете. Петр и сам в этом деле был далеко не дилетант, но даже он был неприятно поражен.
В минуты гнева и боли Зинаида выдавала «на гора» такие витиеватые выражения, которым позавидовали бы и портовые грузчики. До сих пор Петр даже не подозревал в ней подобного «таланта». Хитрая Зинуля могла, где надо, показать себя скромной и интеллигентной, и ранее при Петре воздерживалась от слишком крепких выражений. Разве что одно или два словечка в пылу скандала.
Он видел, как ей больно и тяжело физически. Но еще тяжелее было ей переносить собственную беспомощность. Она ведь всегда считала себя неотразимой, и не без оснований. Белокожая, с пышными рыжими волосами, чем-то похожая на Венеру с картины Рубенса, она неизменно пользовалась успехом, пока красоту ее не стал потихоньку стирать возраст. Смириться со своим старением было выше ее сил, а с беспомощностью и зависимостью и стократ горше.
Она, то изводила Петра придирками, то впадала в другую крайность – старалась вызвать жалость к себе стонами и рыданиями. Во что бы то ни стало, ей нужно было повысить свою самооценку. А для этого требовалось заново влюбить в себя Петра и непременно склонить его к близости.
Петр невозмутимо терпел все ее выходки и упорно уклонялся от назойливых ласк. Это невероятно злило ее и раззадоривало еще больше. На время ему удавалось гасить самолюбивый азарт Зинаиды, утомительными тренировками доводя ее до полного изнеможения. Вскоре она уже могла самостоятельно ходить с палочкой. И это тоже раздражало ее и доводило до слез. Чтобы еще больше разжалобить Петра, она стонала, плакала и делала вид, что теряет сознание от боли, проявляя при этом незаурядные актерские способности. Он верил ей, бросался на помощь, и вновь разыгрывалась сцена обольщения.
Анне Петр писал сообщения каждый день, но постепенно стал писать все реже, не находя в себе сил рассказать ей, как на самом деле обстоят дела. Он и сам чувствовал себя все хуже – опять стали беспокоить раны и приступы невыносимой головной боли. Он смертельно устал. Поняв, что так продолжаться больше не может, отправился к Андрею.
– Ого… – едва взглянув на Петра воскликнул доктор, – сдал ты, братец… Ну-ка, пойдем я тебя осмотрю. – Не дав сказать Петру ни слова, он повел его в свой кабинет.
Сев за стол, набрал номер.
– Оля, аппарат свободен? Сейчас пришлю тебе человека, сделай быстренько снимок. – Он написал что-то на бумажке, – иди болезный в рентген-кабинет, знаешь где. Это отдашь Ольге. И потом мухой ко мне. Только мухой не летающей, а ползающей. Уяснил?
Посмотрев снимок, Андрей с облегчением вздохнул. – Хоть это в порядке, осколок на месте, не двигается пока. Но ты сильно не усердствуй, это до поры до времени. Никаких тяжестей, никаких лишних усилий. Тебе не за красивые глаза вторую группу дали. Если бы не упирался дали бы первую. Заслужил. Так нет же, гордыня взыграла! – Хирург криво усмехнулся.
– Вот усилившиеся приступы головной боли и агрессии, это уже серьезно. Две контузии – с ними шутки плохи. Но этим мы займемся. И кончай панькаться со своей бывшей. Она уже должна бегать– восемь месяцев прошло. Будет лениться – останется хромой. Так и передай. Хотя нет. Давай на выходные я к вам заеду, посмотрю ее и дам рекомендации. Как по мне – плетки бы ей хорошей!
– Андрей, я больше не могу. Вымотался, сам видишь. Она уже сама многое может, но ей хочется, чтобы я каждую минуту был рядом, ей хочется меня вернуть. Видит, что не нужна больше никому. Поэтому притворяется совсем слабой и беспомощной.
– А ты?
– Что?
– Ты хочешь ее вернуть?
– Да боже упаси! Нет, конечно.
Петру снова захотелось рассказать Андрею про Анну, но он опять промолчал. Знал, что приятель его не поймет. Андрей в свои пятьдесят с гаком, после гибели Веры больше не был женат и был предельно рационален, романтизма в нем не осталось ни на грош. Так казалось всем, кто мало знал его. При всем при том, он был добрейшей души человеком, способным к глубокому сопереживанию и сочувствию, что, в общем-то, было не слишком характерно для людей его профессии.