– И зачем я не поехала налегке… Оставила бы все у Елены, ведь предстоит еще заниматься с нею больше месяца, – сетовала Анна. – Зачем-зачем… А затем, что я туда больше не вернусь, – внезапно пришло к ней озарение. Умом она этого тогда еще не понимала, но подсознательно решение было уже принято.
– Нужно было сразу ехать домой. Эх, голова садовая… Но что уж теперь…
Идти бесшумным шагом оказалось делом совсем нелегким. Каково же было на войне так передвигаться, – подумала она о Петре, – да еще с оружием, в тяжелой разгрузке,* берцах, по пересеченной местности…
С непривычки и от неумения у Анны болело уже все тело. Хотелось упасть прямо здесь в траву и будь что будет. Но идти было надо.
Поплутав по темным улицам, Анна поняла, что потеряла направление окончательно. Пройдя еще немного, она заметила сколоченную из двух досок скамейку, которая стояла в небольшой нише, одним боком упираясь в глухую стену гаража, другим – в забор из штакетника. За забором виднелся небольшой домик похожий на тот, в котором довелось ей когда-то родиться.
– Надо же, удивилась она, как это в таком фешенебельном поселке сохранилась еще подобная развалюха.
Скамеечка почти незаметная со стороны улицы пряталась в тени высокого дерева и Анна решила скоротать на ней остаток ночи, а утром, посветлу, идти дальше.
Достав кофточку – стало прохладно, сумку она затолкала под скамью. Раздумав одеваться, забралась на скамейку, подложила кофту под спину и, опершись на стену гаража, со вздохом облегчения вытянула ноги.
В свете луны сквозь штакетины был хорошо виден домик навеявший ей воспоминания о детстве. Совсем рядом за забором, шагах в десяти от ее временного прибежища росло высокое ветвистое дерево. За домиком ее воображение сразу же дорисовало сад, такой как тот, в котором она выросла, но которого, впрочем, во мраке видно не было, а может быть здесь его и вовсе не существовало.
Незаметно усталость одолела ее и Анна задремала. Вдруг какой-то звук заставил ее тревожно встрепенуться.
Полная луна немного передвинулась и теперь стояла над ее головой, заливая все пространство каким-то потусторонне-мертвенным светом. Анна испуганно спустила ноги со скамьи, вжалась в стену гаража, отодвинувшись от падавшего теперь прямо на нее светового пятна, и стала наблюдать за тем, что начало происходить во дворе.
Из растворившейся с протяжным скрипом двери вышел какой-то человек и медленно направился к дереву. Анна увидела, что в одной руке он несет что-то похожее на моток веревки, а в другой – не то табурет, не то скамеечку. Анна всерьез испугалась, что незнакомец может ее заметить, ведь от дерева к которому он подошел, было до нее не более, а может и менее десяти шагов. Опасалась она напрасно, разглядеть ее в темном углу сквозь штакетины забора было невозможно. Человек же, освещенный ярким светом полной луны, был виден ей как на ладони. По тяжелой походке, сутулой спине и белеющей под светом луны седине, она поняла, что перед нею довольно глубокий старик.
Затаив дыхание она продолжала наблюдать за ним, раздумывая, не окликнуть ли его, и не попросить ли о помощи. Однако что-то в его поведении настораживало, и Анна решила пока что не обнаруживать себя.
Старик подошел к дереву, оказавшись совсем близко от ее укрытия. Опустив скамейку наземь, он некоторое время стоял что-то бормоча – до Анны доносились лишь невнятные звуки, затем тяжело взобравшись на скамью начал как-то странно размахивать руками.
– Что это он делает… – Да он же… Он закидывает на ветку веревку! Он что, – мысленно ахнула Анна, – господи, да он же собирается повеситься!
Напрочь забыв о собственных страхах, и не думая уже ни о каких последствиях для себя, она пронзительно завизжала во всю силу своего голоса. Дрожь сотрясла тело, и все ее существо сконцентрировалось на единственном яростном желании – любой ценой не дать совершиться тому ужасному, во что немыслимо было поверить, и что должно было произойти сейчас, в эту минуту у нее на глазах.
От неожиданно взорвавшего ночную тишину дикого крика самоубийца потерял равновесие и вместе с подломившейся под ним скамьей рухнул вниз. Сквозь собственные вопли Анна услышала сдавленный вскрик и глухие рыдания, но остановиться уже не могла. Снова набрав дыхание, она заорала таким дурным голосом, что оглушила сама себя и резко умолкла.