Войдя, он поставил на скамью свой саквояж, с которым никогда не расставался, и сел рядом обхватив голову руками.
Анна застыла посреди комнаты, молча глядя на него.
– Я ничего не смог сделать. Господи… Ни-че-го. Все, как тогда, – поднял он на Анну глаза полные боли.
Она подошла к нему и села рядом. Обняв ее, он зарылся лицом в ее волосы. Долго они сидели молча.
– Сколько уже видел я таких молодых, не понимающих еще, что такое жизнь, но уже познавших боль и страх смерти, – наконец, тихо произнес он. – Сегодня было особенно невыносимо ощущать свое бессилие. Парню было всего двадцать с небольшим…
Знаешь, Аня, за операционным столом у меня нет сострадания к тем, кого оперирую, я хладнокровен, я – машина со скальпелем. В тот момент мне нужно принимать быстрые и трудные, а главное, правильные решения. Эмоции мешают сохранять спокойствие в самых напряженных ситуациях. Я научился отключать их. Но после… «Привычка приучает тело к большим напряжениям, душу – к опасности, рассудок – к осторожности».** Мне не повезло ни с первым, ни со вторым. Разве что только с третьим.
Он надолго замолчал.
– Если бы не ждала меня ты, Аня, – думал он, – я сегодня бы остался в ординаторской, напился до зеленых чертей и позвал бы какую-нибудь сестричку, дабы хоть на время забыться.
Но сегодня сама мысль о том, как безобразно он мог бы поступить, как бывало, и поступал в подобных случаях, казалась ему невыносимо омерзительной. Время «зеленых чертей» и всего того, что следовало за ними, безвозвратно прошло. Он и прежде позволял себе подобное не так уж часто. Но все-таки позволял.
Ему постоянно приходилось видеть рядом смерть, война с нею не прекращалась никогда – у каждого хирурга есть свое кладбище, у военного же оно обширнее других. По независящим от него причинам.
– Всему наступает предел, видимо и меня укатали крутые горки… – криво усмехнулся он, прервав молчание.
– Не думаю, – спокойно возразила Анна, легонько погладив его руку. – У тебя пальцы пианиста. Или скрипача, – улыбнулась она. – Поздно очень, Андрюша. Илья привез продукты из поселка. Давай я тебя покормлю и ложись. Все остальное – завтра.
Андрей согласно кивнул головой.
От ее спокойствия, теплого прикосновения, и от того, что произнесла она его имя с той неповторимо нежной интонацией, какая когда-то звучала в голосе его матери, пружина скорби сжимавшая его душу разжалась, благодарность и умиротворение охватили все его существо.
_______________
* Автор обоих изречений Свами Вивекананда, индийский философ.
** Автор цитаты Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц (1780-1831гг.) прусский военачальник, военный теоретик и историк.
50. Пока он спал
Время незаметно перевалило далеко за полночь. Успел уже пройти дождь, и успел прекратиться, и снова выглянула луна сквозь рваные облака над вершинами раскачивающихся деревьев. Анна все сидела у высокого окна, наблюдая за изменчивыми картинами осенней ночи, и думала о том, что вся ее жизнь похожа на эти бегущие облака – цепочка событий перетекающих одно в другое. И если бы можно было проследить их все от самого истока, быть может, поняла бы тогда она, что не было в ее жизни ничего случайного – каждое событие таило в себе ростки следующего. Прорастали они одно из другого, и всю жизнь двигалась она сквозь их череду от места и часа своего рождения, задавшего импульс этому движению, к нынешнему дню. Теперь она знала – день этот с неизбежностью повлечет ее дальше, по заданному ею же самою маршруту. Заданному ее поступками и ее собственным выбором в бесчисленных неоднозначных ситуациях.
– Кто же он, – раздумывала Анна, – тот великий диспетчер ведущий нас по жизни от события к событию, закрывающий перед нами одни двери, повергая тем самым в отчаяние, и открывающий другие, которые мы часто так долго и упорно не желаем замечать.
Вот и она мучилась и тосковала перед закрытой дверью, не находя в себе сил смириться с тем, что никогда не выйти больше на сцену, никогда не наполнить зал звуками своего голоса. Что осталось от ее пения, от ролей сыгранных в спектаклях? Их сменили воспоминания да горькие стихи:
Вы шли испить из родника души,
и он вам открывался вдохновенно.
Звук голоса взлетал самозабвенно,
притихший зал безмолвия лишив…
Мелодий россыпь, словно конфетти,
кружила лихорадкою вокзальной,
и связывала тайною сакральной
разрозненные души и пути…
Чужие проживая судьбы, чувства,
сжигала жизнь свою я в них дотла.