Разве не был я свидетелем того, как заглянув смерти в глаза, чудом уцелев под шквальным огнем, бойцы невольно начинали обращать свои мысли к Богу и всерьез задумываться о заповеди «Не убий»? Как пытались понять слова – «Бог дает человеку жизнь и только Он вправе ее отнять» – ведь отнимали ее, эту жизнь, они. И я отнимал.
Слова священников о том, что убийство – это когда убивают исключительно по личным мотивам и «Не убий» – именно об этом, так и не помогли мне снять с души горькую, нестерпимую тяжесть. Нет, не этого хотел я в юности. Любил весь мир, любил мать, деда Евдокима, и Зинулю, и Анну…
– Ты любил меня тогда, – будто откликаясь на его мысли, после долгой паузы тихо сказала Зинаида, – любил, но стыдился. Я видела, чувствовала это. А рядом, по соседству, была Анна – чистая девочка. Не то что я. – Она снова замолчала, а потом через силу произнесла, – Но она не знает всего о тебе, правда?
Петр молчал.
– Я знаю, я, – обняла она его голову. – Не говорила тебе – несколько раз видела, как в приступе ярости ты крушил все подряд в сарае. Какое страшное в тот момент было у тебя лицо…
– Боишься меня? – отстранившись, он жестко взглянул ей в глаза.
– Это Анна должна была бы бояться. Я – нет.
– Ты просто не понимаешь, насколько я опасен, – с тоской проговорил он. И сейчас чувствую себя кругом виноватым – был с тобой, зачем-то подал надежду Анне… Не могу ей теперь в глаза смотреть. Всегда же помнил о тебе и знал – ты мне нужна. Но…
– Я опасен, Зина, – помолчав, снова повторил он. – Это знает Андрей. Прогноз неутешительный. А что если я когда-нибудь обезумею до такой степени, что, условно говоря, не успею добраться до сарая? Страшно об этом даже подумать. Я не вправе никого подвергать опасности. Мне нужно жить одному.
Ты знаешь, что мне довелось побывать не на одной войне. Там разрешено убивать безнаказанно, за это у меня даже и награды есть. Не убил бы я – убили бы меня. Плачевный выбор. Скажу только, что страшно убить в первый раз, чувствовать себя убийцей – невыносимо. Но вся печаль в том, что к этому не только привыкаешь, а несколько раз убив того, кого считаешь врагом, начинаешь чувствовать удовлетворение и даже удовольствие. Да-да, – ответил он на ее изумленный взгляд, – я ведь снайпером был какое-то время и с гордостью вел счет пораженным «целям». «Целям, а не людям. Понимаешь?
Петр спрятал лицо в ее ладонях. Голос его звучал глухо, без выражения.
– А они ведь живые люди. От этой мысли я так и не смог отстраниться. Вот тут и произошел сбой. Наверное, я был плохим солдатом. Особенно в последней войне, когда намеренно стрелял мимо цели, рискуя попасть под трибунал. Да, я опасен, – в третий раз повторил он. Меня не отпускает война, я словно наркоман, мне все время нужен адреналин – «бей или беги». Только бегать от опасностей я не привык. Помнишь, каким взрывным я был тогда еще, в свои пятнадцать? Правоту всегда кулаками доказывал. Характер и подвел. Всю свою жизнь я под откос пустил. Подрался в институте с двумя иностранцами, пришлось делать выбор – тюрьма или армия. Вот и выбрал. А теперь, кажется, и пришел с войны, а с войны так и не вернулся.
– Что же, значит, будем там вместе, на твоей войне. Если простишь меня, Петя. Может быть вдвоем нам это удастся. Вернуться…
Она еще не знала, что война крайне редко отпускает тех, кто запутался в ее силках, и что шанс вернуться провидение намерено даровать только ей. Одной.
Небо за окнами меж тем уже немного просветлело, огонь в печи угас, и комната погрузилась в предрассветный сумрак. Лишь слышны были в ней звуки поцелуев, счастливый шепот, вздохи, да за окном вдруг подала звонкий голосок какая-то ранняя пташка. Сквозь приоткрытую створку окна веял легкий ветерок, донося пряный аромат последней, увядающей осенней листвы.
52. Гость
…и вмиг
Любовь, тревога, ожиданье,
Блаженство – всё слилось
В одно безумное лобзанье!
Немая ночь на них глядит,
Всё небо залито огнями,
А кто-то тихо за кустами
Клюкой докучною стучит:
Стук, стук, стук…
Старый друг
К вам пришел, довольно счастья.
Алексей Апухтин. Судьба.
Грач привык к бродячей жизни. Побывав во многих переделках, был он не из робкого десятка. Потому против путешествия, тем более в обществе деда Сереги, он возражать не стал. Однако на другого, незнакомца, поглядел недоверчиво, и погладить себя не разрешил. В автомобиле сразу же забрался на плечо к деду и полдороги с интересом глядел в окно, изредка пригибаясь, когда мимо с ревом проносился какой-нибудь большегруз. Наконец мелькание машин, деревьев и однообразных пейзажей наскучили ему, и он перебрался к деду на колени, где и продрых всю оставшуюся дорогу.