— Расстреле?
Михаил улыбается. Оглядывается на бессознательного вампира и кивает сам себе.
— Ваша законная добыча не очнется достаточно долго для того чтобы мы могли поговорить. Конечно, я не на все вопросы хочу отвечать, но договор не оставляет мне выбора. Так что вкратце, если вам интересно… Да, молодой человек, — на слове «человек» старик делает явный акцент, — я военный преступник. С хорошим слухом.
Лицо Миклоша заливает краска. А Михаил продолжает.
— Не знаю, откуда у вас эта информация, но она правдива. Я осужден Советом вот уже больше двух веков, с событий Отечественной войны 1812 года. Не буду вдаваться в подробности той истории, если понадобится — Новгородский вас просветит. С тех пор еще не вышел срок для подачи апелляции, тем более в моем случае она едва ли возможна. И я, как и остальные маги Ордена, попал под Эдикт о Разделении Правосудия.
Видя непонимание на лице Саши, Бестужев чуть поясняет.
— Я не удивлен, что сейчас новичкам о нем не рассказывают. Часть членов ордена считает его позорным пятном на своей репутации. Трусливая попытка отмежеваться от зверств, творимых в дни революции, Гражданской войны и всех последующих репрессий. Попытка уйти в тень и оставить людям решать наши судьбы. Эдикт запрещал магам вмешиваться в судебные процессы людей, господа. В том числе и те процессы, в которых обвиняемыми были Затронутые. Полный запрет на вмешательство. И используя ресурсы Ордена, и по частной инициативе. Никакой магии — даже если тебя завтра поставят к стенке и расстреляют. Даже если ты уже стоишь у стенки. Тогда многие покинули Орден, а те, кто остались, опасались за свою жизнь. Почти два десятилетия бесправия в дни, когда каприз человека мог приравнять мага к отбросу, к преступнику, чья казнь без суда и следствия — реальность. Времена, о которых предупреждали в Совете до Эдикта, но к этим голосам не прислушались.
Старик вздыхает.
— Перед многими встал выбор — применить магию и стать за границу Закона или не применять и стать осужденным на расстрел за границей человеческого закона. Такой себе выбор, знаете ли. И хочу подчеркнуть, я не нарушал взятых на себя обязательств даже тогда. После, разумеется, разум возобладал, и голоса, говорившие о необходимости ограничить влиянием людей на наш мир, стали звучать громче и слышнее. Эдикт отменили, людские порывы стали контролировать лучше, а после событий Второй Мировой даже закоренелые скептики поняли, что попустительство в отношении существующих научных изобретений и вся прошлая политика невмешательства и свободы для незатронутых может привести мир к гибели. Разработали планы и проекты, нашли возможности когда захотели и начали все подобные инициативы контролировать. Ну да ладно, это все дела прошлого. Вы пришли ко мне не за этим.
— Не за этим, — Саша отпивает уже постывший чай. Дед собирал такой же. И вкус похожий — как в ее собственном детстве. Впрочем, иван-чай все равно не рос на юге, так что и он тоже был каким-то своеобразным билетом в прошлое.
— Спрашивайте. Правда, я не всеведущ.
— Но все же для простого дачника, живущего человеческой жизнью, у вас немало информации.
Бестужев улыбается.
— У меня немало гостей. Старые связи, знаете ли. К тому же ко мне могут беспрепятственно прийти только те, кто сам не желает зла — такова особенность чар вокруг этого места. Поэтому, кстати, пойманный вами молодой нетопырь так и не нанес мне визит, решив караулить гостей. Он довольно скоро очнётся, и пока этого не случилось — я хотел бы узнать, зачем Новгородский послал вас сюда.
— За информацией.
— О чем же?
— Как найти Григория Волконского?
На лице старика появилось какое-то бесшабашное выражение.
— А я все думал, кто и когда о нем спросит. Гриша, Гриша… Оставленный в прошлом не то герой, не то злодей, чья роль, кажется, еще не сыграна.
Саша хмурится, чувствуя какое-то злорадное удовольствие, исходящее от старика.
— Вам кажется это смешным?
— Подглядывать за эмоциями нехорошо, юная подруга Новгородского, — наставительно поднимает палец Бестужев. — И — да, пожалуй. При жизни, видите ли, мой давний друг с натурой крысы никого не интересовал, а после смерти стал вдруг нужен.
— С натурой крысы? И как и когда он умер?
Неужели все это зря?
— Ну, ну. Терпение — добродетель, — старик наставительно поднимает палец.
И идет заваривать еще чая. Совершенно игнорируя многозначительный взгляд Саши.
— Не кипятись, — впервые за все время разговора подает голос Миклош. — Он не может причинить вред и просто издевается. Но нам нужно то, что он скажет.
— Да, нужно, — Бестужев возвращается из своей кухоньки и вновь садится на диван. — И я обязан вам все рассказать, так что придется потерпеть. Но никто не обязывает меня отвечать быстро и ясно, так что не вижу смысла отказывать себе в удовольствии.
Саша на секунду прикрыла глаза, чувствуя, что ее ярость еще немного, и вырвется на свободу, уничтожая все преграды, все отговорки и все недомолвки.
— Говори.
Старик усмехается.
— Расскажу. И не стоит уничтожать все вокруг, я все-таки кой-никакой, а Затронутый, и мою смерть даже Новгородский просто так списать не поможет.
Миклош только кладет руку Саше на плечо, чуть сжимая.
— Я думаю, в ваших интересах нам рассказать все как можно быстрее, — говорит он довольно спокойно. — Тогда мы отсюда уберемся, и заберем своего вампира.
Старик чуть усмехается.
— А я все думал когда ты, Миклош, подашь голос, сколько вытерпишь в этом маскараде?
Глава 10
Саша одним движением впечатала старика в диван, прижимая его прессом.
— Откуда тебе известно это имя? Отвечай!
— Прекрати, — прохрипел разом побелевший от давления Бестужев. — Я все расскажу, если отпустишь.
Саша чувствует, как ярость и страх начинают застилать глаза. И как Миклош вновь берет ее за плечи, оттаскивая назад.
— Саша, успокойся. Успокойся, надо выслушать его. Саша!
Миклош каким-то чудом оказывается между ней и стариком. Отталкивает, заслоняет.
— Если ты убьешь его, то мы ничего не узнаем. Ничего!
Саша сглатывает, с трудом понимая, что парень прав. И отходит на шаг назад, опускаясь на диван.
— Только попробуй утаить что-то, что тебе известно обо всем этом, старик. Только попробуй!
Михаил с трудом, но все-таки выпрямляется на своем диване. Скрипят пружины.
— Куда уж пробовать, с таким-то могуществом… Боюсь, я не переживу такой пробы, а жить-то еще хочется, — он трет горло, — Ладно. Давайте поговорим теперь без всяких недомолвок.
Саша хмыкает, чувствуя, как ее вспышка только усилила пресс на вампире, который еле слышно застонал, по-прежнему бессознательный.
— Я думаю, нам пригодиться уже не чай, — Бестужев с трудом поднимается, и под пристальным взглядом Саши достает из небольшого шкафчика под разделочным столом бутылку с прозрачной жидкостью и рюмки. — Даже если вы не хотите, мне не помешает. Красавица, кто тебя с такими силами без присмотра оставил? Ладно, молчу, второй раз еще не сдержишься совсем и расплющишь меня, аки козявку. Проклятое соглашение — пришли вы без зла в душе, но после пересечения порога все иное — уже следствие моих действий, и никакая защита не шелохнется, случись что.
Старик наливает себе стопку водки, пьет — без закуски, залпом. И еще. И поднимает глаза на Миклоша:
— Как под каток попал. Мда. Ты… как тебе правильнее называть сейчас, в этом теле?
— Василий, — холодно говорит Миклош.
— Ты, Василий, присматривай за своей спутницей. Не ровен час еще не сдержится и распылит кого-то в труху. А потом жить с ограничениями поверь, несладко. Особенно для столь порывистой особы.
— Не испытывай мое терпение, Бестужев, — цедит Саша.
Старик поднимает руки.
— Хорошо, хорошо. Тем более что нельзя испытать то, чего нет… Задавайте свои вопросы.