Наш интерес не ограничивается только теми авторами, которые писали о будущем. Мы изучаем и тех, кто описывал свое время. Некоторые из них очень хороши — их книги точно отражают суть их общества. И, если это считать критерием оценки высокого писательского мастерства, то в Век Лицемерия — как и в предшествующие эпохи — мастерство определенно существовало. Один из авторов в нем особенно преуспел — он как обращенное к миру зеркало, чье волшебное стекло передает все полутона и оттенки так точно и живо, что они надолго впечатываются в память. Именно таких писателей и стоит читать, если хочешь узнать о прошлом. Будущее нам и так известно, ведь мы в нем живем… и все равно всегда интересно узнавать, каким видели его авторы прошлого, что они о нем думали, какими представляли себе космические путешествия.
Дни бегут быстро, а нам с Бернис нужно еще так много пережить. Я говорю «пережить», хотя слово это неточное, по крайней мере, его смысл для нас не таков, каким был раньше.
Для людей прошлого жизнь означала череду контрастов, работу и отдых, радость и боль, пиршества и голод — и над всем этим нависала неотвратимая тень смерти. Нет, не о такой жизни я говорю сейчас, сидя на бренной Земле и отпуская свой разум в свободный полет. Наш способ жизни был бы совершенно непонятен и неприемлем для человеческой расы, не достигшей зрелости. Хотя это слово опять-таки неточное — под «зрелостью» я имею в виду «нынешний уровень развития». Как и многие до меня, я пребываю в убеждении, что эпоха, в которую я живу — высшая точка развития человечества. (И это та истина, о которой говорила Бернис). Подозреваю, что преступники давнего прошлого, приговоренные к смертной казни, за секунду до того, как лишиться головы, верили, что живут в наилучшем из миров. И не удивлюсь… да нет, я уверен, ведь я много прочитал… я уверен, что эти бедняги из Века Лицемерия, даже погрузившись в самую глубокую трясину лжи и самообмана, все равно были свято убеждены, что все предыдущие поколения существовали только затем, чтобы проложить им путь к вершине. Хотя, возможно, они бы это отрицали. Человек — заложник своего времени, неспособный не только увидеть, как выглядит тюрьмаснаружи, но и не осознающий, чем он окружен внутри. Ночь опускается на нас, надменная, как смерть. Мы с Бернис сидим в шалаше, который сложили из чисто ностальгических побуждений. И еще мы разожгли небольшой костер — не ради тепла, а чтобы поддерживать огонек прошлого здесь, на берегу. За светом костра начинается темнота, а за темнотой звезды. Скоро мы с Бернис вернемся туда — там наше место. Мы можем находится на планете лишь короткое время, и это заставляет нас задаваться вопросом: почему древние авторы столь легкомысленно пришли к выводу, что жизнь, зародившаяся в море, должна эволюционировать исключительно на Земле? Почему для них Земля — это финальная точка, а вовсе не вторая ступень, несмотря на то, что их фантазия запустила нас в космос в огромных фаллоподобных кораблях?
Наверное, я все-таки лицемерю, оценивая своих предков, — как лицемерили они, оценивая своих. Их предки лазили по деревьям. Они сами спустились вниз, мы же залезли на небеса. Гомо сапиенсу не суждено было навсегда остаться обезьяной. Гомо астралису, обитателю звезд, не суждено остаться человеком. И никто сейчас не живет на Земле. Это всего лишь курорт, большой парк, требующий ухода. Сюда мы ненадолго заглядываем, чтобы поразмыслить, кто мы есть и кем были. Земля — большойзеленый стол для пикника, висящий в космосе. Есть и другие похожие планеты, на некоторых обитают обезьяны. Мы же с Бернис сидим за столом под названием Земля, где до нас сиживали и другие и куда придут другие после нас. Огонь мерцает, я подбрасываю дров в костер, и звезды медленно отступают в черноту.
Мне хотелось бы стать зеркалом, в котором отражается моя эпоха, ведь мы — не просто межзвездные путешественники. Мы — гораздо большее, мы — часть звезд. Но мое зеркало способно отразить лишь пустоту космического пространства, ведь я, увы, не Скотт Фицджеральд. В своих мыслях я способен только прикоснуться к истине, и, возможно, самая главная, основополагающая ее часть всегда ускользает от меня.
«Мы — конечная цель эволюции» — не думаю, что в этих словах заключена истина. Не так все просто. Но иногда мне кажется, что я вижу ее: истийа — в линиях на лице моей любимой Бернис, спящей рядом со мной в ночи, в звездном сиянии ее разметавшихся волос.
Но утром все исчезает. И мы тоже скоро уйдем, и истина растворится в ночи.