Самое отвратительное, что даже после всего что случилось, он не перестал мечтать о ней. И если наяву эти видения можно было задавить усилием воли, то во сне он пачкал ее тело грязным черным ртом, видел, как длинные вязкие капли стекают по смуглой коже и, задыхаясь от желания, не мог остановиться. Потом он просыпался, отходил поглубже в пещеры и досматривал эту отвратительную фантазию до конца, потому что иначе она будет преследовать его весь следующий день.
— Зосиэль привезет родным весть о том, что его брат погиб героем, — ободряюще начал он. — Вольжиф теперь знает, что не всем на свете на него плевать. Арушалай держится, несмотря ни на что. По Региллу ничего не понять, но я уверен, что он в тайне рисует крестик на обратной стороне доспеха каждый раз, когда убивает особенно мерзкого демона. Ну, а я… — голос снова изменил ему, и Ланн коротко кашлянул прежде, чем продолжить, — я знаю теперь, что мне делать со своей короткой жизнью. Разве этого мало?
Сайдири отошла к ближайшему камню и уселась, скрестив ноги.
— Предлагаешь остановиться на людях, которые мне нравятся, и забыть о всех остальных? — печально произнесла она, и это было ужасно, ужасно неправильно. Она не должна грустить, только не она. — Мир гораздо больше, чем пещеры под Канебресом, Ланн.
— Ты не бог, чтобы изменить мир, — твердо проговорил он, и Сайдири обернулась на него с удивлением. — Все, что ты можешь — это изменить себя.
— Ого, — командор нахмурилась и пристально на него посмотрела. — Ты сам-то в порядке?
Ланн красноречиво закатил глаза.
— Стоит на пять минут перестать нести чушь — и вот, пожалуйста. Зовите лекаря, этот козлорогий помешался!
Чудесный все-таки у нее смех. Чистый, как звон колокольчика. Или, может, ему так просто кажется — за столько времени в Бездне Ланн забыл этот звук. Сайдири похлопала ладонью рядом с собой, в черных глазах плясали искры.
— Тогда посидишь со мной?
Посидеть рядом с ней? Рассказать о том, как он разочарован во всем, во что верил с детства? Что жизнь монгрелов не только полное дерьмо, но ещё и дерьмо абсолютно заслуженное? Ну а что? Может, даже удастся немного жалости вызвать…
Вперед, Ланн! Ползи к ней и начинай скулить, это же все, что ты сейчас можешь!
— Нет, я… — он отступил и развернулся, чтобы уйти, — извини, в другой раз.
…Хватит. Надо выпить. И желательно столько, чтобы забыть это все.
Еще один глубокий вдох и длинный выдох успокоили кровь и придали мыслям ясность. Где-то рядом хрустнула ветка, взлетела испуганная птица.
Может быть, она не хочет с ним говорить. Может быть, еще и правда слишком рано. Но она жива, и она здесь, и энергия течет по ее телу так же, как раньше. Даже когда они еще не были вместе, Ланн мог почувствовать эту живую трепещущую силу из любой точки лагеря. И это, черт возьми, пугало! Но зато, чтобы любоваться ею, ему не нужно было даже смотреть.
Он расцепил руки и поднял ладони так, будто собирался погреться у костра, но… ничего не почувствовал. Сайдири лежала всего в нескольких метрах, дышала размеренно и спокойно, но он не чувствовал ее присутствия. Не чувствовал той силы, что под конец Похода сметала демонов с ног, заставляя самых слабых из них бежать в ужасе от одного только взгляда в сторону командора.
Может, он просто слишком далеко?
Ланн осторожно поднялся и подошел ближе. Ничего не изменилось. Он присел рядом со спящей и только тогда почувствовал энергию, но не ту, что сметала врагов, а ту, что текла по телам всех смертных, включая его самого. Но даже она текла… неправильно. Что-то в спине Сайдири, во всей ее позе выдавало излишнее напряжение, скованность и боль, там, где жизненных сил недостаточно.
Недостаточно. Не то слово, которое можно применить к ее возможностям.
Ланн поднял руку и осторожно прикоснулся к ее спине между лопатками.
Он должен был знать, что это закончится плохо.