— Разве можно перестать быть драконом?
— Если очень захотеть. И если мир поддержит твоё желание. Я приняла Изменение.
— Должно быть, причина была очень серьёзной?
— Для меня — да, — улыбнулась Гани. — И я расскажу о ней. В числе всего прочего.
Она устроилась поудобнее и начала, по-прежнему глядя в туман, а я смотрел на облачка пара, в которые превращались слова, слетавшие с потрескавшихся губ:
— Мы были молоды и увлечены собственным могуществом. Но мир тоже был молод и нуждался в опеке, а какие опекуны из ослеплённых Силой, азартных и непоседливых юнцов? О нет, мы старались. Как могли, а могли мы многое. Почти всё... Пока Гобелен не принял предписанный вид, мы могли разодрать его по ниточкам. И раздирали. Кто с умыслом, кто — по незнанию... И чаши весов не находили покоя. В мире, где Силой Источников могло овладеть почти каждое существо, непременно находились желающие заполучить больше, чем им отпущено. И шли войны. Кровопролитные. Вековые. Долгая Война покажется игрушечной по сравнению с ними... И тогда один из нас нашёл решение. Простое и гениальное: нужно создать оружие, разрушающее магию и возвращающее заимствованную Силу обратно в Источники. Мы ухватились за эту идею. Но очень скоро оказалось, что оружие непременно должно быть живым, ибо мёртвый предмет, и даже предмет, в который вложена душа, не подходит. Потому что является искусственно созданным объектом. А то, что будет разрушать чары и одновременно не позволять Силе бесконтрольно выплёскиваться в Пространство, должно быть плотью от плоти мира. Должно родиться в нём. Должно обрести жизнь так же, как это происходит со всеми истинно живыми существами. Нам нужен был кто-то живой... Мы подобрали несколько существ на эту роль, и даже продумали, какие изменения нужно ввести в кровь, чтобы получить задуманное, но... Внезапно мы поняли, что создаём погибель самим себе, ведь магия — вещь, без которой мы не можем существовать. Но остановиться в полушаге? На это мы не были согласны. И приняли решение, которое изменило нашу судьбу. Мы захотели сделать оружие послушным. Захотели в угоду своей прихоти лишить воли и разума живое существо... Мы ошиблись и, самое страшное, продолжали настаивать на своей ошибке. Даже после того, как боги посоветовали нам всерьёз задуматься над происходящим. Но что чужие советы тем, кто полагает себя равным богам? И мы сделали то, что задумали. Но не достигли нужно результата. Откат был так велик, что вызвал среди нас настоящий мор, уничтоживший многие Дома практически полностью... А потом, когда настало время восстанавливать потери, начали рождаться Разрушители. Такие, как ты.
— Их было много?
— О, всех и не упомнишь! Сколько было потравлено в материнских утробах — кто сосчитает?
— Вы... убивали их ещё до рождения?
— Конечно. А кому захочется умирать оттого, что Пустота пожирает изнутри? Таких смельчаков не находилось.
— Совсем?
— Совсем. Но время шло, и мы поняли: пока Сущность Разрушителя надёжно не заперта в материальном теле, нет смысла рожать детей, потому что она сильнее и оттолкнёт в сторону любого. И тогда...
— Вы решили вырастить хотя бы одного?
— Да. Одного. И тянули жребий, кому из нас умирать... — Гани невесело усмехнулась. — Мы окружили его заботой, скрывая истину от него самого, и в один из дней поплатились за это. После первого же случая Разрушения он сошёл с ума. Нам удалось его убить — тогда это было нетрудно сделать — но то, что он успел натворить, надолго отбило у нас охоту повторять попытку.
— До наступления Долгой Войны?
— Да, до её наступления. В то время мы уже не могли вмешиваться в Гобелен: только направлять умы, а не владеть телами. Нам нужен был новый Разрушитель. И он не замедлил появиться. Из боли и страха новой Обречённой. О, как она не хотела умирать! Её крики до сих пор звучат у меня в ушах... В этот раз мы действовали иначе, с самого рождения не делая тайны из способностей и возможностей, обучая и наставляя. Но он был нужен именно, как орудие, и... чувствовал это. Потому с радостью Ушёл, как только представилась возможность. А мы... мы не смогли ему отказать.
— Потому что в противном случае он уничтожил бы вас всех?
— Конечно. Он мог это сделать. И даже хуже: был готов. Но смог укротить свою ярость и смириться со своей болью. В обмен на чужую жизнь.
— Если Нэмин’на-ари можно назвать живой.
— Ты знаешь? — усталое удивление.
— Да.
— Откуда?
— Я... мне было видение. Я присутствовал при том, последнем разговоре, когда один из драконов превратился в прах.
Гани прикрыла глаза.
— Тогда мои объяснения излишни... После смерти этого Разрушителя я не могла больше оставаться в своём Доме. Я, так и не обзаведшаяся наследниками, до ужаса боялась иметь детей. Жить в страхе и ожидании смерти невозможно. И я отказалась от своей Сути. Выбрала одну из молодых рас и растворилась в ней. Боги приняли мою жертву. И теперь у меня не один ребёнок, а... целый народ.
Она произнесла это, как настоящая мать. Гордо и с бесконечной нежностью. Так, что я почувствовал острую зависть. К целому народу, у которого есть такая защитница.
— Они называют меня Г’ханиш Гаар’д-нэф.
— «Мудрая женщина, которая знает очень много и ещё чуть-чуть»? Так и есть.
— Большие знания — большие беды, — вздохнула Гани.
— И нехватка знаний — тоже беда... Спасибо, что рассказали. Подозреваю, что некоторые детали упущены, но я не в обиде. И этого хватит с лихвой.
— Чтобы принять решение? — сочувственный взгляд из-под тяжёлых надбровных дуг.
— Чтобы не жалеть о сделанном выборе. Но почему такое странное приветствие?
— В первые годы жизни здесь я рассказала одному старому гройгу свою историю. То есть, не свою, а историю Разрушителя. И знаешь, что услышала в ответ?
— Догадываюсь.
— Старик хотел сказать этим, что каждый, независимо от того, обладает ли могуществом, или же слаб и беспомощен, должен принимать свою судьбу с честью. И нет ничего постыдного и ужасного в том, чтобы примириться с обстоятельствами. Всё лучше, чем воевать...
— Он был очень умным гройгом.
— О да! И очень весёлым. Потому что потом подмигнул мне, добавляя: «Но некоторые Пути мы чертим сами. Иногда — даже назло себе!»
Я улыбнулся. Надеюсь, что не слишком грустно. Было бы жаль напоследок расстраивать эту добрую женщину.
Найо вышли из пелены тумана и остановились чуть поодаль, всем своим видом выражая ожидание.
— Мне пора.
— Можно было бы пожелать тебе «счастливого пути», но я поступлю иначе, — Гани встала, отряхнула широкую юбку, выпрямилась, расправляя плечи, и сказала, тихо и просто: — Да грядёт Разрушитель по начертанному Пути.
Я поднялся следом, посмотрел в тёплые, странно поблёскивающие глаза и ответил:
— Да грядёт.
Она качнула головой и ушла. А я окликнул своих стражей:
— Поправили здоровье?
— Как приказали.
— Как пожелали.
— Готовы к маленькому путешествию?
— И не только к маленькому.
— И не только к путешествию.
— Тогда отправляйтесь домой. Да не забудьте захватить меня.
Бросаю последний взгляд на каменные стены, которые оказались уютнее, чем самый роскошный дворец. Жаль, что вернуться не получится. Но думаю, Гани поймёт и одобрит моё решение. А остальные... Их дело. Что хотели, то и получат. И пусть только попробуют быть недовольными!
Пора на покой, драгоценная.
«Но он не будет долгим?...»
Не будет. Мне вообще не дают отдыхать. Споёшь колыбельную?
«Если хочешь...»
Красивую и добрую?
«Других не знаю...»
И она начинает петь, закутывая меня в слои Савана, как мать, пеленающая ребёнка. С привычной любовью, временами бывающей чересчур суровой. Но ведь всем известно, что только по-настоящему любящее сердце может быть строгим к предмету своей любви...
Меня не беспокоили, и за это я был искренне благодарен. Всем, без исключения. Саван плавно перетёк в крепкий сон, и когда мои глаза открылись, мне не нужны были дополнительные средства, чтобы почувствовать себя хорошо. Ну, относительно хорошо, конечно, потому что ничего по-настоящему «хорошего» в сложившихся обстоятельствах нет.