— Так, что дальше? — с деланной серьёзностью спросил Люциус.
— Галстук, — Гермиона удержала в себе желание подойти и развязать его самой. — Надо бы убрать галстук, иначе его запачкаешь.
И пока Люциус снимал его, обнажая шею, она поняла, что любуется тем, как раздевается этот странный мужчина.
«Скоро ты вернёшься домой, Гермиона. Скоро. И ты забудешь об этом. Навсегда».
Она вручила Малфою нож в правую руку и встала позади, но так было неудобно: из-за массивной мужской фигуры миниатюрная ведьма не доставала до стола. Тогда Гермиона недолго думая поднырнула под его левую руку и оказалась спиной к нему.
— Вот так, — она сжала его руку с ножом и направила на очищенную картофелину. — А если не придерживать, то соскользнёт!
— Думаю, с этим я справлюсь!
Люциус другой рукой придавил картофелину, и на доске появились тонкие ломтики. Гермиона быстро положила на доску следующую, чувствуя, как близко к ней он сейчас: пряжка ремня задевает поясницу, лёгкий запах сандала кружит голову. Она почти видела, как Люциус улыбается, чуть наклонившись и ероша её волосы на затылке. И заставляла себя подкладывать картошку, чтобы не думать о том, как непозволительно хорошо в его объятьях. Так хорошо, что она не прочь бы, чтобы это продолжалось подольше.
— Мне нравится готовить с тобой, — негромко сказал Люциус куда-то ей в волосы. — Это необычно. И увлекательно.
Гермиона с трудом подавила волну тепла, которая прошла по телу от этих слов, и сосредоточилась на тыльной стороне ладони Малфоя. Она слегка погладила её, коснувшись двух перстней с гладкой оправой.
— Мне тоже, — выдавила ведьма, краснея. — Знаешь, я немного напеваю, когда готовлю…
— Так что тебе сейчас мешает?
— Твоё чувство прекрасного!
— Да что ты! А я бы вот послушал…
Гермиона хихикнула и негромкого запела:
— Играет свет свечи в бокале,
А мы с тобою в зазеркалье,
Скажи, какое заклинанье
Тебя вернёт?
Сверкает лёд зеркал разбитых,
Но ничего не позабыто,
И в море слёз, тобой пролитых,
Корабль плывёт…
— Как-то печально, не находишь? — тихо спросил Люциус. — Впрочем, что там дальше?
— Ну… — смутилась ведьма. Она уже жалела, что невольно выбрала именно эту песню. — Там дальше…
Ты — моё отражение,
Ты — моё наваждение,
Ты — моё искушение.
Мой рай на земле…
— Уже лучше! — рассмеялся Люциус. — А есть у тебя в репертуаре что-нибудь весёлое?
— Оу, сейчас вспомню!
Подгорело жаркое,
Это что же такое…
Когда с нарезкой было покончено, Гермиона сунула в печь противень, сняла прихватки в виде лягушек.
— Ну, теперь осталось только ждать!
Они успели опрокинуть ещё пару бокалов и перекинуться байками о временах Хогвартса, как минуло полчаса и кухня наполнилась дивным ароматом.
— Как вкусно пахнет! — зажмурившись, потянул носом Люциус. — Сервируй скорее стол! Хочу попробовать, что у нас там получилось.
Они устроились прямо там, на кухне, за широким столом, наспех накрытым белоснежной скатертью. Вино играло в пузатых бокалах, а на тарелках дымилось сочное мясо с гарниром в румяной корочке.
— М-м-м! — Гермиона прикрыла глаза от удовольствия. — В первый раз получается так вкусно!
— Да, — согласился Люциус. — В тебе пропал отличный кулинар! Дашь Хэнку пару уроков?
Гермиона рассмеялась.
После позднего ужина он протянул ей руку.
— Пойдём. Покажу кое-что.
Они трансгрессировали куда-то, и в первые минуты Гермиона решила, что это чердак мэнора. Но это оказалась просторная мансарда. За стенами уже почти стемнело, и огромное окно в крыше заливали чернильные сумерки. Пахло воспоминаниями, забытыми мечтами и немного «Доксицидом».
Люциус наколдовал несколько светящихся огоньков. Они тропическими светлячками плыли, выхватывая из тьмы предметы вокруг: старые картины с пейзажами, сундуки, кованые железом, причудливые канделябры. Казалось, само время застыло здесь, накопившись в разных предметах и углах, затканных паутиной.
— Садись, — он отряхнул от пыли видавший виды диван с клетчатой обивкой и набросил на него толстый плед.
Пружины скрипнули под их весом. Гермиона сквозь опущенные ресницы смотрела, как Люциус закурил свой бриар и откинулся на спинку, выпуская сизый дым. По мансарде поплыл аромат яблочного табака.
Снаружи сердился ветер, негодуя, что его не впускали в тепло. Он выл в водосточных трубах, шумел кронами деревьев в парке, срывая листья, и скоро по стеклу закапали первые капли. Они стекали длинными дорожками, скапливаясь в углублениях деревянных рам, ложились прозрачными кляксами на невидимый пергамент окна, и всё строчили, строчили кому-то свои бесконечные послания. Всё громче и громче барабанил дождь, а потом перестук сменился монотонным гулом.
Гермиона с тихой улыбкой поджала под себя ноги и следила за огоньком, проплывающим над самым потолком.
— Я люблю дождь. Он тоже поёт свою песню. Поёт тебе одной… это замечательное место. Ты часто бываешь здесь?
Люциус помолчал, выбивая трубку и собираясь с мыслями. А потом подвинулся ближе к ней.
— Я любил играть здесь маленьким. Давным-давно. Когда у тебя нет палочки и есть воображение, любой чердак для тебя — волшебный замок. Можешь себе представить, сколько драконов и троллей я здесь сразил?
— Просто поразительно! Люциус Малфой тоже был маленьким! — рассмеялась Гермиона. — Может, ты ещё и чувствовать умеешь?
— Я ведь живой человек, а не статуя какая-нибудь.
И Гермиона поняла, что тогда, в первую ночь он говорил «Я живой человек». Она замерла, поймав его глубокий, проникающий в душу взгляд. Люциус наклонился и коснулся её губ своими, легко, словно бабочка задевает крыльями, пролетая мимо. Гермиона не шевелилась, боясь потревожить момент. Сердце колотилось, как бешеное. От Люциуса пахло сладковатым табаком и шерри. И ещё чарующе — сандалом.
А он касался ещё и ещё — нежно и невесомо, будто боясь спугнуть её. Гермиона потянулась к нему и поймала его губы своими. Она обвила шею Малфоя руками, и почувствовала, как его язык дразняще водит внутри. Выдохнув, Гермиона впустила его в рот и прикрыла глаза от удовольствия чувственной ласки.
Голова кружилась, и она не сразу поняла, что рука Люциуса мягко, но настойчиво сжала её бедро. А потом поднялась выше, поглаживая нежную кожу и сминая подол.
Гермиона зарылась руками в его мягкие волосы, позволяя сдвинуть ногу, чтобы его пальцы могли ласкать её суть. Она таяла под его поцелуями, а когда запрокинула голову, губы Люциуса чуть прихватили шею, спустились к ключицам, оголяя грудь. Гермиона охнула, почувствовав в себе его пальцы. Невыносимая, жестокая пытка…
Изнемогая от нетерпения, она хаотично дёргала пуговицы рубашки Малфоя, и наконец освободила его от неё. Гермиона провела по гладкой груди, которая вздымалась под её ладонями, там билось сердце, неровно и часто.
— Если ты умеешь любить, покажи мне, как сильно! — попросила она.
Гермиона встретилась глазами с Люциусом, и её обжёг его голодный взгляд. Руки её скользнули ниже, по гладким тёплым бокам, потом остановились на холодной пряжке. С ней Гермиона расправилась быстрее. Брюки вместе с ремнём упали на пол, звякнув застёжкой.
— Люциус…
Его не нужно было просить дважды. Он усадил Гермиону на себя и, обхватив за бёдра, вошёл. Она вскрикнула и обхватила его плечи.
Люциус крепче прижал её к себе.
— Больно?
— Тебя всегда так много…
Он взял в ладони её лицо и завладел губами, жадно и властно. А потом, уже не выдерживая, принялся двигаться, покачивая её на себе.
Гермиона застонала от невероятных ощущений. Она не замечала, как стиснула ногтями плечи Люциуса, как шире раздвинула ноги, подстраиваясь под его темп.