Ф. Джэсмин опустила ногу на тротуар и медленно оглянулась. По обеим сторонам переулка расположились бакалейные лавки, и от их света переулок дальше казался еще темнее. Ф. Джэсмин почему-то стало страшно. Ее взгляд медленно скользнул по кирпичной стене, и она опять увидела две черные тени. Но что это? Ф. Джэсмин не верила своим глазам: там стояли два темнокожих мальчишки, и рука более высокого лежала на плече второго, который был ниже ростом. И все. Тем не менее, потому ли, что она видела их краем глаза, потому ли, что они стояли в той же позе, именно из-за этой пары и возникло видение, которое так поразило Ф. Джэсмин. Этим ярким отчетливым видением завершилось утро, и к двум часам она была дома.
2
Полдень этого дня был похож на середину неудавшегося пирога, который Беренис испекла в прошлый понедельник. Прежняя Фрэнки была довольна, что пирог не удался, — она вовсе не злорадствовала, а просто очень любила непропеченные пироги. Ей нравилась их сыроватая тяжесть, и она не понимала, почему взрослые считают такие пироги неудавшимися. Пирог, испеченный в понедельник, был круглой формы, по краям он поднялся и был легким и пышным, но середина осталась сырой и плотной, и таким же обернулся день после яркого веселого утра. Поскольку это шел последний день, Ф. Джэсмин обнаружила непривычную красоту в давно знакомых предметах и звуках старой кухни. В два часа, когда она пришла домой, Беренис гладила белье. Джон Генри, сидя за столом, пускал через катушку мыльные пузыри; он устремил на нее пристальный взгляд зеленых глаз.
— Где ты была? — спросила Беренис.
— А мы знаем, чего ты не знаешь, — вставил Джон Генри. — Сказать?
— Что?
— Мы с Беренис тоже едем на свадьбу.
Ф. Джэсмин, снимавшая платье из кисеи, растерялась и в изумлении воззрилась на мальчика.
— Дядя Чарлз умер.
— Да, — сказала Беренис. — Бедный старичок скончался сегодня утром. Его будут хоронить на семейном кладбище в Опелике. А Джон Генри поживет у нас.
Теперь, когда Ф. Джэсмин поняла, что смерть дяди Чарлза как-то отразится на свадьбе, она задумалась о ней. Пока Беренис доглаживала белье, Ф. Джэсмин в нижней юбке сидела, закрыв глаза, на ступеньке лестницы, которая вела в ее комнату. Дядя Чарлз жил за городом, в доме, окруженном деревьями, и был так стар, что уже не мог грызть кукурузные початки. В это лето он заболел, и с тех пор его состояние все время оставалось критическим. Он лежал в постели сморщенный, коричневый и очень старый. Он пожаловался, что фотографии на стенках висят криво, и все фотографии сняли, но это не помогло. Он жаловался, что его кровать поставили не в том углу, и кровать передвинули, но и это не помогло. Потом у него пропал голос, и когда он пытался что-то сказать, казалось, что ему в горло налили клей, и никто не мог разобрать ни слова. Как-то в воскресенье Уэсты поехали проведать его и взяли с собой Фрэнки. Она на цыпочках подошла к открытой двери спальни. Он был похож на старика, вырезанного из коричневого дерева и накрытого простыней. Только его глаза двигались — они были похожи на голубой студень, и ей почудилось, что они вот-вот выпадут из глазниц и покатятся, как голубой влажный студень, по его неподвижному лицу. Она стояла у двери и смотрела на него, а потом испуганно ушла на цыпочках. В конце концов они разобрали, что дядя Чарлз жалуется на солнце, светившее за окном не так; но не это его мучило, а приближение смерти.
Ф. Джэсмин открыла глаза и потянулась.
— Как это ужасно — умереть! — сказала она.
— Он сильно мучился, да и отжил свое, — сказала Беренис. — Вот Господь его и призвал.
— Знаю. Но как-то странно, что он умер накануне свадьбы. Только вам-то с Джоном Генри зачем тащиться на свадьбу? По-моему, вам лучше остаться дома.
— Фрэнки Адамс, — сказала Беренис, внезапно подбоченясь, — такой эгоистки, как ты, свет не видывал. Ведь мы сидим на этой кухне…