— Да, люди способны на очень странные поступки!
— Мне-то можешь этого не говорить! — объявила Беренис. Она посмотрела на Ф. Джэсмин, которая поливала сгущенным молоком сухое печенье, чтобы заесть обед чем-нибудь сладким. — Честное слово, Фрэнки, у тебя, наверное, глисты. Я не шучу. Бакалейщик присылает такие громадные счета, что твой отец наверняка думает, будто я что-то уношу домой.
— Бывает, что и уносишь, — заметила Ф. Джэсмин.
— Твой отец проверяет счета из бакалейной лавки и спрашивает меня: «Беренис, как это мы за неделю извели шесть банок сгущенного молока, сорок семь дюжин яиц и восемь коробок пастилы?» Что мне остается делать? Я должна признаться, что все это съела Фрэнки. Вот я и говорю: «Мистер Адамс, по-вашему, человек способен съесть все это? Ну как по-вашему?» Да, приходится говорить ему: «Разве это человек?»
— С нынешнего дня я больше не буду объедаться, — сказала Ф. Джэсмин. — Но я не поняла, зачем ты нам рассказывала про Джейми Била и Генри Джонсона. Ко мне-то твое замужество какое имеет отношение?
— Это имеет отношение ко всем людям и может служить предостережением.
— Но каким образом?
— Разве ты не поняла, чего я добивалась? — спросила Беренис. — Я любила Луди; он был первым, кого я любила. А потом я все время пыталась повторить свое первое замужество. Я же выходила замуж за осколки Луди, за то, что напоминало его. Просто мне не повезло, что все эти осколки оказались ненастоящими. Я хотела повторить то, что было у нас с Луди. Теперь ты понимаешь?
— Я понимаю, к чему ты клонишь, — сказала Ф. Джэсмин. — Но не понимаю, почему это должно быть предостережением мне.
— Значит, нужно тебе объяснить? — спросила Беренис.
Ф. Джэсмин не ответила — она чувствовала, что Беренис готовит ей ловушку и собирается сказать что-то, что ей не понравится. Беренис замолчала, чтобы закурить еще одну сигарету. Она медленно выпустила через нос две струйки голубого дыма, который лениво поплыл над грязными тарелками, стоявшими на столе. Мистер Шварценбаум играл арпеджио. Ф. Джэсмин ждала, и время тянулось очень медленно.
— Речь о тебе и об этой свадьбе в Уинтер-Хилле, — наконец заговорила Беренис. — Вот против чего тебя надо предостеречь. Я же насквозь тебя вижу. Мне твои серые глаза что стекло. И вижу я за ними большую глупость.
— Серые глаза как стекло, — прошептал Джон Генри.
Но Ф. Джэсмин не могла позволить, чтобы кто-то видел ее насквозь и заставил опустить глаза. Прищурившись, она не отвела взгляда от Беренис.
— Я понимаю, о чем ты говоришь, я все прекрасно понимаю. Ты думаешь, что завтра в Уинтер-Хилле произойдет что-то необыкновенное и ты будешь там главной. Ты думаешь, что войдешь в церковь между братом и его невестой. Ты думаешь, что главной на свадьбе будешь ты, и бог знает, какую еще чепуху ты думаешь.
— Нет, — ответила Ф. Джэсмин, — я вовсе не думаю, будто пройду по церкви между ними.
— Я тебя насквозь вижу, — сказала Беренис, — не спорь.
— Серые глаза как стекло, — повторил Джон Генри еще тише.
— А предостережение мое вот в чем, — продолжала Беренис. — Если ты начнешь влюбляться во всякие нелепости, чем ты вообще кончишь? Поддашься этой мании один раз, ну и пойдет, и пойдет… Что тогда с тобой будет? Так ты до конца жизни и станешь примазываться к чужим свадьбам? Что это за жизнь?
— Мне противно слушать людей, у которых нет ни капельки ума, — заявила Ф. Джэсмин и заткнула пальцами уши, но не очень плотно и продолжала слушать Беренис.
— Ты сама себе расставляешь ловушку, и кончится такая забава бедой, — говорила Беренис, — ты это знаешь. А ведь ты неплохо кончила седьмой класс, и тебе уже двенадцать лет.
Ф. Джэсмин не стала говорить о свадьбе, а выдвинула самый сильный довод, она сказала:
— Они возьмут меня с собой. Вот увидишь.
— Ну, а если нет?
— Я уже сказала, — ответила Ф. Джэсмин, — я застрелюсь из папиного пистолета. Но они меня возьмут. И мы сюда никогда больше не вернемся.
— Я пытаюсь говорить с тобой серьезно, — заявила Беренис, — но, видно, все впустую. Тебе очень хочется страдать.