Путы на передних ногах мешают только самым неопытным молокососам. Бывалые скачут галопом почище кенгуру.
Однажды вечером Иван Лексаныч не смог найти ни одного коня, сколько ни искал. На следующий день мы пошли на розыски всем отрядом, обыскали все возможные места. Коней не было. Только сопка, высокая и крутая, оставалась еще неосмотренной. На нее мы полезли только для очистки совести - разве может залезть туда спутанный конь, если даже мы карабкались на четвереньках? И все-таки кони оказались там... Сначала они прыгали по пологому склону, заросшему густой сочной травой, которая так и манила голодных животных. Склон становился все круче и круче, и в конце концов путь назад оказался отрезанным - спуститься вниз, не сломав шеи, было уже невозможно. Оставался один путь - наверх. Кони взобрались на самый гребень, обрывавшийся в другую сторону пропастью. Здесь они и стояли до тех пор, пока мы не нашли их. Даже распутанных, их едва удалось свести вниз. Иван Лексаныч долго удивлялся потом:
— Да разве это кони? Да туда, наверное, олень не залезет... Мне бы сказали, что там наверху пол-литра стоит, и то бы не полез...
Самый надежный метод - привязывать лошадь за длинный аркан к дереву, около которого много травы и мало кустов. Но не успеешь отойти, как она обязательно начинает ходить вокруг до тех пор, пока не намотает на ствол всю пятнадцатиметровую веревку. После этого успокаивается и ждет, когда ты придешь ее распутывать.
Еду каждый конь предпочитал работе. Когда они видели, что сейчас их заставят работать, они пускались на всяческие маленькие лошадиные хитрости. Сначала не давали себя поймать. Потом старательно надували брюхо в тайной надежде, что подпруги не сойдутся. Когда на оседланного коня вешали вьючные сумы, даже самый безответный начинал брыкаться.
Лошади - животные очень умные. Они свободно разговаривают по-своему и неплохо понимают друг друга. Заметил, например, Тарапул, что идет Иван Лексаныч с уздечками, коротко заржал - и все кони бросаются врассыпную. Мы знали по-лошадиному всего два слова - "тпру" и "но". Лошади знают наш язык гораздо лучше, но их словарный запас тоже довольно ограничен. Даже если к самому развитому коню, как Тарапул, обратиться с простейшей просьбой на великолепном литературном русском языке:
— Тарапул, иди, пожалуйста, побыстрее! - он только вопросительно задвигает ушами. Не поможет здесь и полулитературный жаргон, на котором объясняется хозяйка с нашкодившей кошкой:
— Ах ты дрянь ты этакая...
Камчатский конь способен понимать речь только крепкую и соленую, как штормовой ветер, выразительную, как кукиш, многоэтажную, как небоскреб, такую, от которой цивилизованный европейский конь упал бы в обморок. Мы были противниками такого языка, но... ничего не поделаешь, другого они не понимали.
Во всем остальном каждый конь представлял собой неповторимую индивидуальность.
Тарапул. Серый невзрачный конек-горбунок. До того широк и пузат, что кажется низеньким, но рядом со стройным скакуном Рыжим выглядит не то слоном, не то верблюдом. Умен и опытен до последнего лошадиного предела. Служба в артиллерии пошла ему на пользу! Ловить себя не дает, но делает это по-своему и с умом.
Вот идет небольшими ласковыми шажками Иван Лексаныч, нежно причмокивая губами. В руке у него - кусок хлеба с солью, но Тарапул знает - в другой, что за спиной, - уздечка. Он не обращает на Ивана Лексаныча никакого внимания, пока тот не подойдет к нему метра на два. Это - последняя грань, и Тарапул не позволит ее перешагнуть. Иван Лексаныч делает один шаг, Тарапул - один прыжок. Два шага - два прыжка. Остановился Иван Лексаныч - и Тарапул спокойно продолжает щипать травку... Когда Иван Лексаныч, утомленный единоборством, теряет бдительность, Тарапул мгновенно выхватывает у него из рук кусок хлеба и тотчас же поворачивается задом. И снова продолжается менуэт со сложными фигурами, но с неизменным расстоянием - два метра, продолжается каждое утро перед вьючным переходом, продолжается до тех пор, пока в один прекрасный день Иван Лексаныч не догадался привязать Тарапулу на шею обрывок веревки длиной в два с половиной метра. И, несмотря на весь свой ум и огромный опыт, Тарапул так до конца сезона и не догадался изменить тактику. Надо было видеть его обиженную физиономию, когда его, заслуженного боевого коня, ловили за полминуты, как последнего сопливого жеребенка...
Для Тарапула, единственного изо всей нашей кавалерии, на кухне не существовало никаких тайн. Как только мы устраивались в палатках спать, около костра раздавался грохот. Тарапул переворачивал кастрюли, миски, опрокидывал ведра и сковороды, рвал зубами вьючные сумы и съедал все, что находил, - лепешки, кашу, муку, соль и даже недожаренные медвежьи котлеты. Однажды он укатил кухонный вьючный ящик метров за двадцать от костра, пытаясь его открыть. Было только два способа борьбы с ним - или вешать кастрюли на дерево, или привязывать к дереву самого Тарапула. Иногда, для большей надежности, мы делали и то и другое.