А потом…
Голубые тюльпаны
— А эти хочешь? С розовыми мордочками? У них даже запах какой-то особый. Хочешь? — доносился до Тины ласковый полушепот склонившихся над корзиной с гвоздиками двух молодых людей.
— Девушка, а у вас больше нет розочек в бутонах? Мне трех штук не хватает. У внучки завтра свадьба. Посмотрите, пожалуйста, в бутонах.
— Девушка, а можно корзину заказать? Только без зелени, а чтобы одни цветы, и непременно красные. Гвоздики или розы. Но только без сопутствующей зелени. Можно, девушка?
— Вы мне не подскажете, милая, когда же наконец будут цикламены в горшочках? Мне бы мужу в больницу. Он любил всегда цикламены.
— Ой, девушка, вы нам не скажете, а на похороны красные цветы годятся? У нас, знаете, учительница умерла. Молодая совсем. Так красные можно, не знаете? Наверное, белые лучше?
— Девушка, а подешевле букетик нельзя набрать? Петь, ну куда деньги суешь, погоди, говорю. За цветы такие деньги платить, ужас! Они ж завянут завтра. Девушка, мы лучше в горшке возьмем. Дольше простоят и дешевле. Плати, Петь.
— Здравствуйте, Тина, вы меня еще помните? Я все с тем же вопросом…
Тина ловким, привычным движением заворачивает цветы в хрустящий целлофан, отдает покупателю с быстрым, сквозь зубы «пжалста», поднимает голову на застенчивый, просительный голос, видит знакомую виноватую улыбку. «Почему он улыбается так виновато? Разве за любовь просят прощения?!» — мелькает в голове, и Тина, чувствуя, что смотрит на молодого человека укоризненно, отвечает сухо и быстро:
— Нет, нет, цветов из Голландии не получали.
— Девушка, миленькая, у нас на работе родился ребенок. У сотрудницы. Нам нужно много цветов. Целую охапку. Столько денег собрали! И на все хотим купить цветов. Хватит на все деньги? — отвлекают Тину от молодого человека.
Тина бежит в подсобку проверить, сколько осталось цветов, склоняется над корзиной и с легким стоном медленно выпрямляется. Мир трескается пополам… Зловещие синеватые молнии рассекают тесную подсобку, расщепляют стены яркими зигзагами. Тина зажмуривает глаза от нестерпимого света, испуганно бормочет: «Ах, черт, опять. Опять…» А вокруг диким хороводом несутся корзины с цветами, корежатся, преображаются до неузнаваемости привычные предметы, путаются в тесной сутолоке обрывки слов, мыслей; как в замедленной съемке, вываливается в черную пропасть угол комнаты, и Тина застывает перед зияющей бездной, в которую мчит ее ускользающее сознание. Какое-то мгновение Тина стоит посередине комнаты, незряче растопырив руки, зовет слабым голосом: «Прокопыч, миленький, только скорей» — и через секунду тяжело обвисает в руках подоспевшего сторожа.
«Ах ты, Тина болотная», — слышит она сквозь размытость сознания глуховатый голос кассирши Анны Семеновны. Она устроила Тину в магазин продавцом. «Давай к нам в цветочный. Будешь цветы зимой нюхать, авось и перезимуешь, а с осени, дай бог, здоровье подправим, и снова за учебу примешься», — посоветовала Анна Семеновна Тине, когда врачи настояли пропустить год в институте.
Анна Семеновна занимала одну из комнат в коммуналке, где жила Тина. Высокая и плоская, с зычным командирским голосом, она не говорила, а приказывала. Однажды Тина слышала, как Анна Семеновна отдала приказание на кухне: «Надо похлопотать, чтобы сироту в интернат поближе перевели. Матвеевне с больными ногами больно далече за девкой ездить». Сиротой была Тина, а Матвеевна — Тинина бабка, старая, полуглухая, с больными, опухшими ногами. Откуда появилась Матвеевна, Тина так и не поняла. Она знала, что у нее никого нет. Верней, так считалось. Но где-то в самой глубине души Тина точно знала, что не может быть такого, чтобы у нее никого не было. Однажды тайком она даже прорепетировала, как будет она сидеть с мешочком у входной двери в интернат и точь-в-точь, как те, кого забирали на воскресенье домой, не сведет глаз с двери. Тина даже постаралась не моргать. Но это оказалось очень трудно. На глаза навернулись слезы, и Тина почему-то тихонько заплакала, верней, даже заскулила протяжно и тонко. Совсем как щенок Севка, которого подобрали в сугробе возле качелей.
За год до появления бабки Матвеевны Тина услышала, как нянечка тетя Зина спросила громким шепотом воспитательницу: «Слышь, правда, что у Тинки Михалевой родители объявились?» Воспитательница мгновенно оборвала нянечкин шепот, но Тина точно видела, как утвердительно качнула головой Нина Ивановна. У Тины сильно и больно заложило уши, все тело закололо мелкими тоненькими иголками, а в голове точно заиграл какой-то оркестр. Тина даже отчетливо слышала, как вырывается из нагромождения звуков партия скрипки, высоко и пронзительно просверливая макушку. И с этого момента началась новая жизнь. Это было постоянное ожидание скорого чуда. То мучительное и нетерпеливое, то сладостное и уверенное в счастливом исходе. Казалось, каждая ее клеточка обратилась в слух. Тина слышала ногами, спиной, волосами. Ее натренированный ожиданием организм был способен уловить приближение родителей за десятки километров. Ночами не спалось, а когда удавалось забыться, красивая нарядная женщина бежала навстречу Тине, и девочка, зарываясь лицом в ее раскиданные по плечам волосы, вдыхала их родной сладкий запах. Тина очень хотела, но даже во сне не позволяла своим непослушным губам раздвинуться коротеньким, самым желанным словом на свете. Днем Тина бродила как потерянная, вновь и вновь перекладывая собранные в мешочек вещи.