— Ну и не похожа совсем на сироту. Смеется вона.
Звонкий шлепок по затылку заткнул Митяя, он с опаской покосился на отца и молча засопел. Впоследствии Митяй мстил Тине за свой публичный позор. Ухал неожиданно над ее головой бумажным пакетом, надутым воздухом, обстреливал прослюнявленными промокашками из трубочки и, воровато озираясь по сторонам, скороговоркой шептал: «Сирота казанская, тебя из Казани такую вывезли?» Тина наверняка путала бы близнецов — их даже мать с трудом различала, — но уже после первой встречи научилась отличать их по взгляду. Митяй стрелял своим блудливым, угрожающим взглядом и тут же опускал глаза, чтобы Тина не угадала в них зарождающегося действия, направленного против нее. Глаза Шурки смотрели всегда спокойно, серьезно и даже ласково. Однажды он предупредил Тину, как всегда швыркая носом: «Если Митяй будет задираться — скажи. В бараний рог скручу».
Слабый, но стойкий запах нафталина так и вился облаком за скользящей по натертому коридорному паркету худющей, высоченной Анной Семеновной. Анна Семеновна работала в цветочном магазине, как она утверждала, «по убеждению». Тина уверилась в этом, когда впервые перешагнула порог ее маленькой комнаты. На подоконнике багряно полыхали цветы в горшках. По стенам, переплетаясь, ввинчиваясь друг в друга, ползли, рискуя заполонить собой свежевыбеленный потолок, десятки замысловатых, вьющихся растений. Единственный громоздкий предмет — шкаф — стоял чуть ли не в середине комнаты. «А это — шкаф, — пояснила Анна Семеновна, перехватив недоумевающий взгляд Тины. — Стоит не совсем на своем месте, чтобы не мешал растениям».
Трех стен Анне Семеновне явно не хватало, и уже в который раз с завистью поглядывала она на пустующую стену в просторной Тининой комнате. Но даже множество растений не в состоянии были поглотить тот слабый нафталиновый запах, который всюду сопутствовал кассирше из цветочного магазина. Однажды Тине удалось открыть происхождение этого запаха.
— Ну что, детка, заскучала? — услышала как-то над ухом Тина командирский голос Анны Семеновны. — Так смотришь в окно, словно в неволю засадили. Или по подружкам интернатским заскучала? Завтра снова всех увидишь. — И, подумав, добавила решительно: — Нечего на кухне торчать, а ну пошли ко мне — покажу чего.
Из потрепанного картонного чемодана Анна Семеновна извлекла две громадные пушистые лисьи шкуры. Одна была рыжая, с узкой коварной мордочкой и стеклянными голубыми глазами. Другая — чернобурая, видимо, не первой молодости, и глаза у нее были хоть и стеклянные, но усталые и беспомощные.
Анна Семеновна встряхнула по очереди шкурки так, что запах нафталина сильной волной ударил Тине в нос, и, с гордостью поглаживая мех, сообщила:
— Муж покойный преподнес. Вот и храню как память. Больше-то ничего и не осталось. — Анна Семеновна горько, прерывисто вздохнула и протянула Тине шкурки: — На, детка, поиграйся. На плечи понакидывай, знаешь, будто графиня какая. Я в детстве страсть как любила всяких графинь представлять. А подружка вечно принца изображала.
Тина уселась на диван у окна, поглаживая лисьи шкурки, разложенные на коленях.
Анна Семеновна зычно отдавала на кухне распоряжения Татьянке по поводу возвращения натурального цвета волос.
— То, что природой человеку назначено, всегда красивей. Это надо же — взять и испоганить всю внешность. Была нормальная девка, а теперь кошка драная. Немедленно верни натуральный цвет, а то всех хахалей распугаешь своим «красным деревом».
Татьянка слабо возражала, зная, что спорить с Анной Семеновной бесполезно. Когда Анна Семеновна вернулась в комнату, Тина сидела в той же позе, поглаживая шерстку черно-бурой лисы и жалостливо заглядывая той в глаза.
— Ты чего это, девка? — изумленно пророкотала Анна Семеновна. — Так и сидишь сиднем? Тебе годков-то сколько теперь?
— Девять недавно исполнилось.
— Де-евять! Так не девятнадцать же. А играть уж и разучилась? Или и не умела никогда? — Лицо Анны Семеновны стало вдруг строгим и горестно-внимательным.
— Я играю, — шепотом ответила Тина.
— Да ну? И во что же ты так играешь? — с тем же горестно-внимательным выражением жгучих цыганских глаз поинтересовалась Анна Семеновна.
— Я жалею ее, — нерешительно пробормотала Тина. Ей было мучительно неловко за то, что она не сумела угодить Анне Семеновне и играть в графиню и принца. Ей очень захотелось в свою просторную полупустую комнату, к бабушке Матвеевне, которая уже который день постанывала, тяжело распластав по кровати свое грузное тело. Мучили боли в ногах.