Но Анну Семеновну дипломатические отношения послереволюционной России с буржуазной Голландией, казалось, заинтересовали меньше, чем то, что все-таки прочла она на Тинином возбужденном лице.
— Ага, деточка, все так. Значит, и книжку про тюльпаны достала. Ну, понятно. А я-то подумала, что вроде не волновали тебя сегодня ничем, не переутомлялась, а приступ случился. А вот и причина отыскалась.
Тина встает с дивана, резко обрывает Анну Семеновну:
— Все! Пожалуйста, хватит. Спасибо за чай. Я полежу еще немного. Голова кружится.
Анна Семеновна не обижается, миролюбиво советует:
— Шла б домой — там и полежала бы. Я и без тебя прекрасно обойдусь.
Тина качает головой:
— Нет, нет, мне правда лучше намного. Сегодня у меня совсем слабенько было.
— Ну, как знаешь, дело хозяйское. — Анна Семеновна собирает стаканы, оставляет Тину одну. Слабый нафталиновый запах послушным шлейфом улетучивается вместе с Анной Семеновной.
Тина подходит к окну, прижимается лбом к прохладному стеклу. Ноги слабые, чуть дрожат в коленях. В голове шумит, и мысли тугие и неуклюжие. Теперь два дня Тина будет выкарабкиваться после приступа. «А ну-ка, не жалеть себя, не распускаться! — строго приказывает себе Тина. — Хуже бывает — и ничего. Надо подумать о чем-нибудь хорошем». И тут же, словно получив разрешение, всплывает виноватое лицо, глядят сквозь стекла очков сильно уменьшенные диоптриями, но все равно огромные серые глаза. Приоткрывается в улыбке красиво очерченный, какой-то старомодный рот, подергиваются уголки губ, собираются у глаз нежные паутинки морщин. И в который раз, с трудом сдерживая удары готового вырваться наружу сердца, слышит, как наяву, Тина его слабый, словно обессиленный переполнившим чувством голос: «Я провожу вас? Можно? Вас ведь Тиной зовут?» — и, не дожидаясь разрешения, идет рядом с Тиной своей нервной, пружинистой походкой.
Молчит Тина, чувствуя, как лихорадочно горит лицо, как сохнут губы, как ликующе звенит внутри, рискуя порваться от напряжения, неведомая, протянувшаяся от ступней до головы струна.
«Я, наверное, надоел вам бесконечно? Хожу и хожу. Но мне сказали, что если судьба смилостивится надо мной, цветы из Голландии поступят к вам».
Молчит Тина, заглатывая жадными глотками колючий морозный воздух, захлебываясь его обжигающими прикосновениями.
«И знаете, когда я вас увидел, мне словно шепнул кто-то: «Ну, старик, эта девушка непременно поможет тебе». У вас поразительное лицо, Тина. Я, наверное, не первый говорю вам об этом. У вас лицо монашенки — гордое, скорбное и даже мученическое что-то в ваших глазах есть. Откуда у вас такое лицо, признавайтесь? Таких лиц у молоденьких девушек не бывает».
Молчит Тина, чувствуя, как покалывает тело мелкими тоненькими иголочками, а в голове точно играет какой-то оркестр. Тина даже отчетливо слышит, как вырывается из нагромождения звуков партия скрипки, высоко и пронзительно просверливая макушку. Точь-в-точь как тогда, в далеком детстве, когда услышала она нечаянные слова нянечки тети Зины и началось мучительно-сладостное ожидание чуда.
«Чудес, конечно, не бывает, но так хочется, чтобы именно с тобой случилось исключение из правил, — словно подслушав, что происходит с Тиной, но про свое, продолжает молодой человек и вдруг спохватывается: — Я забыл представиться — Кирилл. Профессия моя — детский врач. Педиатр по-научному. Могу оказаться полезен, хотя вы недавно, видимо, перешагнули рубеж возрастной категории моих пациентов. Сколько вам лет, Тина? Семнадцать?»
Тина молча кивает головой.
«И когда же наступит совершеннолетие, если не секрет?»
«Завтра», — выдавливает из себя Тина охрипшим, не своим голосом.
«Завтра?» — изумленно переспрашивает Кирилл и громко, заразительно смеется, так, что, укоризненно оглядываясь, поджимает губы чопорная старушка.
«Ну вот, а говорят, чудес не бывает. Это же прекрасно, что завтра! А у меня завтра — великий день. Защита на степень магистра медицины. Вот мы вечерком и отметим сообща два знаменательных события. Что вы думаете по этому поводу, Тина?»
Тина согласно кивает. Поет, взвивается захлебывающейся высотой скрипка. А московские переулки перемигиваются, как сообщники, вспыхивающими глазами засумерничавшихся окон, подбадривают Тину, благословляя в нежданное счастье.
«Ой, Тинка, что это с тобой?» — замирающим от догадки голосом спрашивает Татьянка, приглядевшись к притулившейся около входной двери фигурке. А Тина стоит, не раздеваясь, прислонившись пылающей щекой к холодной стене длинного коммунального коридора. Звучит в ушах его голос. Осторожно щелкает выключателем Татьянка, бережно заглядывает Тине в лицо, шепчет горячо и протяжно: «Ах ты, девочка моя дорогая, господи боже ж мой!» А Тина не в силах стереть с горящего лица трепещущей ответной улыбки, ему предназначенной минуту назад, смотрит сквозь Татьянку отрешенными, потемневшими от нежности глазами. А потом так же, не раздеваясь, идет к себе в комнату, роется в ящике письменного стола, вынимает потрепанный листок бумаги из конверта. Читает сразу на оборотной стороне: