«Морс и лимоны!»
…Глеб вздрогнул, с удивлением вскинул голову.
— Извини, не понял.
Я виновато улыбнулась.
— Я ничего не говорила.
— Ну, пусть будет так…
— Я просто подумала… помнишь… вспомнила, как ты лимон съел прямо с кожурой.
Глеб устало улыбнулся.
…— Вот лимоны и морс, как вы велели.
Тогда он тоже внезапно улыбнулся. Эта улыбка застала меня врасплох, я совсем не была готова к ее появлению. Словно внутри этого человека зажгли свет, так вдруг вспыхнули и засветились ласково его глаза, так преобразилось его худое лицо.
— Сколько же здесь лимонов? Пять килограммов?
Я отрицательно замотала головой.
— Три.
— Столько не нужно, — голос хирурга прозвучал неожиданно мягко, — я возьму две штуки.
— Обратно не понесу. Раздайте другим детям! — распорядилась я и сама испугалась категоричности своего заявления.
Не сводя с меня своего сияющего взгляда, Глеб достал из пакета лимон и откусил.
Я сморщилась.
— Кисло? — поинтересовался он, жуя лимон.
— Очень… Они немытые.
— Не страшно. В кожуре лимонов — эфирное масло.
— Правда?
Я почему-то очень обрадовалась этому сообщению.
А с лица хирурга неотвратимо сползала улыбка, вытесняемая какими-то терзавшими его мыслями.
— Возможно ли в условиях интерната создать условия для выхаживания девочки?
Глеб ждал моего ответа, уже глядя сквозь меня, погруженный в течение собственных мыслей.
— Не думаю. Вряд ли… Но… я могу забрать ее на время к себе.
— Вот этого делать не надо! — резко возразил хирург.
— Почему?
— Потому что потом ей надо будет возвращаться в интернат.
— Но ведь случается, что воспитатели берут детей к себе домой, — возразила я.
— Воспитатели пусть берут, — усмехнулся Глеб, — а вам не стоит.
— Почему?
Я замерла, ожидая его ответа.
— Потому что в вас есть нечто такое… что может крепко привязать ребенка.
Глеб задумчиво рассматривал мое лицо, словно я была какой-нибудь портрет, а не живой человек.
— Я не думала об этом, — растерялась я.
— Вам об этом никто не говорил, — уточнил Глеб и снова надкусил лимон, совсем не морщась, словно не ощущая никакой кислоты.
…— Ты — супермен, — пробормотала я, глядя, как чуть заметно подрагивают его натруженные пальцы.
— Что ты все время бормочешь под нос? — Глеб потянул со стола чью-то толстенную историю болезни, устало перелистал испещренные страницы с собранными гармошкой вклейками кардиограмм. — Не утверждай только, что ты опять ничего не говорила. Я не сумасшедший.
Я покачала головой.
— Ты не сумасшедший. Ты — хуже.
Глеб удивленно взглянул на меня, а я размазывала по щекам сердитые слезы.
— Ты неуязвим… Впрочем, нет, это еще было бы ничего. Ты уязвим, но прекрасно знаешь свои слабости, поэтому ты — единственный, кто о них знает. В тебе сочетание высочайшего рационализма с тем, что ты сейчас сказал. Ты сумасшедший наполовину. Остальное — твоя рассудочность. Твое суперменство окрыляет только твоих пациентов… для остальных ты — ужас, исчадие ада. Молчи, молчи. Я знаю, что ты скажешь сейчас. Что остальные тебя мало волнуют. Но не может быть, чтобы весь мир состоял из одних пациентов.