Тут он инстинктивно превратился в роющее животное; как степная собака, роющая себе нору, он пробил себе дорогу среди мешков и одеял и укрылся от холода так же уютно и безопасно, как медведь в своей берлоге. В течение трех ночей сон посещал Кудряша только случайными и холодными дозами. Зато теперь, когда Морфей[2] удостоил его настоящим визитом, Кудряш так вцепился в этого мифологического джентльмена, что приходится удивляться, как еще кому-нибудь в мире удалось заснуть в эту ночь хоть на минуту.
Шесть ковбоев из ранчо Сиболо дожидались у дверей кладовой. Их кони тут же щипали траву, привязанные на техасский манер, то есть совсем не привязанные. Их поводья просто бросили на землю, что является более верным способом удержать их (такова сила привычки и воображения), чем если бы они были привязаны полудюймовой веревкой к вековому дубу.
Ковбои бродили вокруг, держа в руках коричневую папиросную бумагу, и тихо, но непрерывно проклинали Сама Ревелля, кладовщика. Сам стоял в дверях, пощелкивая красными резиновыми застежками на рукавах своей розовой сорочки и нежно поглядывая на единственную пару желтых ботинок, какую можно было увидеть здесь в области радиусом в сорок миль. Он совершил серьезное преступление, и душа его теперь раскалывалась между смиренным раскаянием и восторгом перед красотой своего облачения. Он допустил, чтобы запас «курительного» истощился на ранчо.
— Я был уверен, ребята, что под прилавком лежит еще один ящик табаку, — объяснил он, — но оказалось, что это патроны.
— Можешь быть уверен, что ты дурак, — сказал Поки Роджерс, загонщик из Ларго-Верде. — Следовало бы угостить тебя нагайкой по башке. Я приехал за девять миль за табаком; прямо неестественно и неприлично, что тебе позволяют жить на свете.
— Ребята курили смесь из табачной пыли и сушеных мескитных листьев, когда я уехал, — вздохнул Тейлор Мустанг, объездчик из лагеря «у Трех Вязов». — Они будут ждать меня к девяти. Будут сидеть с бумагой, приготовленной, чтобы скрутить перед сном настоящую папиросу, и мне придется им сказать, что этот красноглазый, бараньеголовый, желтоногий собачий сын Сам Ревелль не имеет табаку в кладовой!
Грегорио Фалкон, мексиканский вакеро[3] и лучший метатель лассо в Сиболо, откинул назад тяжелую соломенную, вышитую серебром шляпу, покрывавшую чащу его черных как смоль кудрей, и пошарил на дне карманов, надеясь обрести хоть несколько крошек драгоценного зелья.
— О, дон Самюэль, — сказал он с упреком, но все же сохраняя кастильские манеры, — извините меня, пожалуйста. Говорят, будто самые маленькие sesos… как это у вас называется… да, мозги… у кроликов и овец. О, не верьте этому, дон Самюэль, извините меня, пожалуйста. Я думаю, что люди, которые не имеют курительного табаку на складе… Вы уж меня извините.
— Да ну вас, ребята! Будет вам пережевывать жвачку! — сказал невозмутимый Сам, наклоняясь, чтобы протереть носки своих башмаков красно-желтым платком. — Я поручил Рензи привезти табаку, когда он во вторник уезжал в Сан-Антонио. Панчо вчера приехал на его верховой лошади, и Рензи сам приведет фургон. Груз там небольшой — мешки для шерсти, одеяла, гвозди и персики-консервы, и еще кое-что, чего нам не хватало. Я рассчитываю, что Рензи наверняка приедет сегодня. Он встает с петухами, гонит лошадей, как черт, и должен быть здесь вскоре после заката.
— Какие у него лошади? — спросил Тейлор Мустанг с искрой надежды в голосе.
— Серые из шарабана, — сказал Сам.
— Ну, так я еще немного подожду, — сказал объездчик. — Эти жеребцы прямо глотают дорогу. А пока открой-ка мне жестянку ренклодов, Сам, в ожидании лучшего.
— А мне открой желтую сливу, — приказал Поки Роджерс. — Я тоже подожду.
Лишенные табаку, ковбои расселись поудобнее на ступеньках кладовой. Сам внутри отбивал топориком крышки с коробок с фруктовыми консервами.
Кладовая, большое белое деревянное строение, вроде амбара, стояла в пятидесяти шагах от дома. За ним начинались корали[4] для лошадей, а дальше стояли сараи для шерсти и заросшие кустарником загоны для стрижки овец. Недалеко от кладовой были крытые соломой хижины мексиканцев, вассалов Сиболо.
Дом ранчо состоял из четырех больших комнат с оштукатуренными стенами из адобы и деревянной пристройки в две комнаты. Его окружала «галерея» футов в двадцать ширины. Дом был выстроен в роще из громадных каменных дубов и вязов на берегу озера — длинного, не очень широкого, но чрезвычайно глубокого озера, в котором с наступлением ночи выплывали на поверхность огромные щуки и ныряли, шумя, как гиппопотамы, наслаждаясь купанием. С деревьев свисал гирляндами и массивными серьгами меланхолический серый южный мох. Вообще усадьба Сиболо скорее напоминала Юг, чем Запад. Она имела такой вид, будто старый Трусделль Индеец перенес ее сюда с равнин Миссисипи, когда он прибыл в Техас в 1855 году с ружьем под мышкой.
2
В греческой мифологии крылатый бог сновидений, сын Гипноса. В переносном значении: «Погрузиться в объятия Морфея» — уснуть и видеть сны.