Форд оказался на месте. Нелепин вынул ключи, отпер машину, прогрел мотор, сменил номерные знаки. Из подворотни, переулками выскочили на Сретенку, затем тихо съехали по Рождественскому бульвару вниз, к Трубе. Иванна сидела рядом, сзади пыхтел остро переживавший ненужность и нелепость бегства Дурнев.
- Куда мы, Вась?
- Не знаю.
- Найдут, все равно найдут! - вклинился Дурнев. - Чего и бежать было! В конце концов разобрались бы!
- Вот именно: в конце. А не найдут - потому что искать не станут! Мы им не нужны. Даже ты, Валек, не нужен. А нужна информация, расчеты и идеи наши нужны! Но применять они их будут по-своему. А бежим мы потому... Нелепин сам не знал толком, почему и от кого они бегут, хотя что-то ему подсказывало: так и следует поступать, ошибки нет! Одна нежданная мысль завладела им: улыбаясь ей, он резко увернул вправо, к Садовому. - Сейчас мы тоже легонькую бузу устроим! Конечно, послабей омоновской. Но все ж... - он засмеялся. - А потом - в Волжанск!
- В Волжанск? А что? Это мысль! - сразу переменился Дурнев. - Там все и закончить можно, можно мои выкладки последние обобщить. А там - к Долгатову. С готовеньким! Нате вам! Вот оно, новое в нашей работе направление!
- Дался тебе этот Долгатов. Змей он гремучий. Все заранее знал. Скорей всего, он Мефодьича под арест и подвел, - к Нелепину стала возвращаться уверенность. - Одно дело только вот провернем. Коммерческая мы фирма или нет? - попытался сказать он голосом Ушатого: мясисто, басовито. У него почти получилось, Иванна вздрогнула, сам Нелепин сглотнул комок горечи и уже обычным голосом продолжил: - Мефодьич на одном из складов барахлишко кой-какое держал. Продадим - деньжат добавится, да еще со склада кой-чего захватим. Ну? Погнали?
"Мадам рулетка"
Низкий и тяжкий корабельный гудок прокричал, стих.
Звук весенний, звук всюду сущий, одним духом вышиб дно из бочечки утра, и посыпались, полетели вслед за основным звуком - звуки помельче: пыхтенье буксириков, скрип убираемых сходен, сирены катеров, паромов.
Весна разгоралась. Отсветы ее ложились на портовый вздор и сор, на рельсы, заборы. Легким тревожным огнем пробежалась весна и по стеклам вытянутой в один этаж пивнухи. Пивнуха стояла за железнодорожными путями, на припеке, близ сияющей горы антрацита, как раз на полпути меж портовыми пакгаузами и зданием N-ского речного вокзала. Она так и называлась: "На припеке". Утро было уже не раннее, - однако пивнуха была еще пуста, только в дальнем углу ее, близ толсто-пыльного стекла, сидел человек в жарком красно-рыжем пиджаке, в матросской бескозырке, повернутой лентами вперед. Вдруг в пивной настала обморочная тишина: замолчал в краткой истоме порт, убрались в один глубоко-поместительный тупик все составы, ушли в желтый камыш колесные, слабо шлепающие плицами теплоходы. Только на кухне, за занавеской, продолжал тихонько потрескивать зажженный газ.
Оглушенный внезапной тишиной человек в бескозырке хотел встать, но не рассчитав движений, тяжко рухнул на стул. В ту же минуту в пивную заглянул, а потом, увидев сидящего, и вошел, новый посетитель. Был он в малиновых, морем разливанных шароварах, заткнутых в американские шнурованные ботинки, в белой вышитой сорочке, а поверх сорочки в кожаной короткой куртке. Вошедший был очень и очень молод, молодость эта рвалась сквозь едва удерживаемую на лице серьезность, заставляя его всяк час и не к месту улыбаться.
- Знов напылысь? А батько шо вам казав? Эгэ! Мы тут працюй на вас! Сёдни гроши - такы будуть! До банку разом пидэмо. Та вставайте, панэ Васыль! Нэвдобно ж! Люды побачать, скажуть, що цэ за раднык у батька нашого такый?
Свистнул локомотив, где-то далеко на островах выпустил пар, дважды примерился, а потом стал стучать уже беспрерывно паровой молот. Тишина была взорвана, жизнь - разбита, порушена.
- Муть болотная... - Пьяный Нелепин свалил с головы на стол бескозырку, встал, но на этот раз на ногах удержался.
День разгорался истовый, трепетный, легчайшие ветерки его уже ласково побрякивали прошлогодней акациевой сушью-дрянью. Перейдя через железнодорожные пути, двое, полуобнявшись, вышли на торговую площадь. Крику-гаму здесь было побольше, хоть и не так много, как обычно это случается в южнопортовых речных и морских городах. Да и торговлишка была бедненькой: до сезона фруктов-овощей было далеко, а все прочее - и сингапурские, лежащие прямо на земле магнитофоны, и кофе в банках, и бременские колбасы, тяжко обвисавшие с веток молоденьких ломких деревьев, и даже мясное украинское сало - покупать было некому.
- К Вальке пойдем, - стал упрашивать шароварника пьяный Нелепин. Пойдем, жмот!
- Нэ пидэм... Батько нэ велив. Знову програетэсь! Колы ще вы той доход даваты будэтэ? А вже вы батьку в копиечку сталы!
- Пусти, жмот! Все одно пойду...
Обойдя угол одного из двух пятиэтажных, выгнутых подковой и охватывающих площадь полукольцом зданий, беседующие втянулись во двор. Прямо на них лупила зенки угловато-наглая вывеска:
"Мадам рулетка"
(Целует необыкновенно и не до смерти).
Под вывеской, несмотря на неурочный для игр час, лежали двое хмельных, стояло несколько подозрительных личностей, а на бочке из-под вина сидел в одних трусах трясущийся от холода, как студень, и без остановки сорящий матюками, жирный в четыре обхвата человечище.
- Розпуста! - радостно вознегодовал юный шароварник. - Розпусту розвэлы! Ну вжэ тилькы на хвылынку! И то якщо вас бэз квытка пустять!
Нелепина на входе знали, хоть и без особой радости, но впустили. В обширной, абсолютно голой, с единственным плотно занавешенным окном комнате "Мадам рулетка" и помещалась. Рулетка была самая обыкновенная, с крутящимся барабаном и всем прочим, правда, над ней, на потолке сияло мастерски выполненное из плексигласа звездное небо. По небу же то и дело пролетал, рассыпая искры, механический серебряный ангел с трефовым тузом в руках. Если кто-то выигрывал, ангел тихонько пел и ронял туза на стол. Словом, игра шла весело.
Как только Нелепин и шароварник вошли, из стеклянной кабинки, отделявшей крупье от игроков, вывернулся Дурнев. Все здесь было автоматизировано, поэтому крупье только нажимал в своем стеклянном колпаке кнопки - сгрести банк, выдать фишки, жетоны. От играющих он был надежно колпаком защищен.
- Технический перерыв! Десять минут, господа-панове!
Дурнев изменился, стал спокойней, глаза - сыто туманились, волосы белые, открывавшие мощный череп, спадали к плечам долгой, по бокам редеющей волной. Походил Дурнев чем-то на царевича Алексея с известной всем картины, хотя болезненной унылости и хрупкой мертвизны Петрова сына в нем не ощущалось.
Уцепив Нелепина за руку, Дурнев повел его в смежную комнатенку. Нелепин упирался, идти не хотел, его притягивало фиолетовое, в звездочках небо. Чтобы скрыть свою всем здесь известную тягу к игре, он притворщицки стал задирать Дурнева:
- Ты когда свою обдираловку кончишь?
- А что? - лишь бы что-то ответить и увести приятеля долой с глаз игроков, взбрыкивал Валерьян Романович, - что, собственно, тебя не устраивает?
- Все... Все устраивает. Только пора это... наукой заняться!
- Ну кое-что я делаю, ты ведь знаешь, - бубнил заученно, ничуть подобными вопросами не смущаемый Дурнев.
- Кое-что! Вот именно кое-что, - хмель цепко держал Нелепина, и язык его ворочался туго, медленно. - Кораблики пускаешь? Ллодочки? А меня когда распечатывать начнешь?
- Ты же знаешь, - здесь нет условий.
- Все одно... Бросай тюльку гонять! Я с этими записями ходить не могу больше!
- А ты бы пить бросил и коммерцией занялся. Ты ведь по ней специалист?
- Брось, Валя, брось! - Нелепин скривился почти до слез, будто надкусил зеленое яблоко. - Ваньку верни! - перешел он на шепот. - Верни, слышишь!
- Ну вот. - Дурнев пожал плечами, сел, готовясь к долгой терапевтической беседе. - Опять двадцать пять! Ты ведь прекрасно знаешь...