Я отбрасывают письмо в сторону.
– Какая гадость! – восклицает Гермиона. – Невилл, не обращай внимания!
– Да я ничего другого и не ожидал, – я пожимаю плечами.
– Сам он извращенец! – возмущается Рон. – Небось, в лицо бы сказать побоялся!
Джинни вскрывает еще один конверт.
– Да не читай, они все такие, – говорю я.
Но она быстро пробегает глазами строчки, неожиданно усмехается и начинает читать вслух:
– «Моему сыну двадцать три года. Когда он шесть лет назад признался, что предпочитает мужчин, я была возмущена. Я пыталась объяснить ему, что это неправильно, противоестественно, но он не стал меня слушать. Мне всегда казалось, что такие мужчины больше похожи на женщин, что в них нет ни капли мужественности, и мне было больно из-за того, что мой сын хочет быть таким же. Я, как могла, старалась на него повлиять, но все закончилось тем, что он ушел из дома и прекратил со мной общаться. Но ваши слова заставили меня задуматься: возможно, я заблуждалась? Ведь если, вы, герой войны, столько сделавший для магического мира, – не мужественный, то кто же тогда? Думаю, мне стóит написать сыну и помириться с ним…» – Джинни прерывает чтение и поворачивается ко мне: – Слушай, Невилл, а ведь это здорово!
– Ага, здорово, – недовольно бормочет Гермиона. – Она так пишет, словно женщины ни на что не способны!
– Она совсем не это имела в виду! – возражает Гарри.
Не вслушиваясь в разгорающийся спор, я достаю следующее письмо. В нем содержится весьма занимательная история о двадцатилетнем парне, который уже три года счастливо живет вместе со своим любимым человеком. Родителям он его представляет как «лучшего друга». «Лучший друг», соответственно, делает то же самое. А вчера, после прослушивания моих откровений, выяснилось, что родители обоих давным-давно все знают, но молчали, поскольку каждый из супругов опасался, что другой может неадекватно отреагировать. В конце письма оба парня сердечно благодарят меня, поскольку все шестеро «очень устали от этой лжи».
Усмехнувшись, я откладываю письмо в сторону. Надо будет потом ответить. И той женщине, письмо которой зачитывала Джинни, тоже. Надеюсь, ей удастся помириться с сыном.
Следующие пару часов мы с ребятами занимаемся тем, что увлеченно сортируем письма, как выразился Майкл, «по степени адекватности». В одну кучу отправляются те, которые даже открывать противно, не то, что читать. Что примечательно, почти все они оказываются анонимными.
– Козлы и трусы, – комментирует Лаванда. С ней, понятное дело, никто не спорит.
В другую аккуратную стопку мы складываем письма со словами поддержки, одобрения и благодарности, а также с историями из жизни. Как ни странно, адекватных писем оказывается большинство. Что интересно, далеко не все они написаны такими, как я, или родственниками. Есть и люди, которые, казалось бы, не имеют ни малейшего отношения к гомосексуальной ориентации, но все равно выражают понимание и поддержку и заверяют во всяческом уважении.
– Камин-аут, – усмехается Гермиона, откладывая письмо мужчины, который двадцать лет жил в несчастном браке, пока не признался себе, что женщины его не интересуют.
– Чего? – переспрашивает Рон.
– Маггловский термин, – поясняет она. – Означает открытое и добровольное признание человеком своей принадлежности к сексуальному меньшинству.
– А магглы – народ продвинутый! – с уважением произносит Терри.
– Магглы в этом отношении более толерантны, – подтверждает Гермиона.
– Только не Дурсли! – заявляет Гарри. – Они…
– Твоим родственничкам в Азкабане самое место! – с неожиданной злостью цедит Рон. – Даже не приводи их в пример!
Гарри открывает было рот, но, подумав, решает не спорить.
– В моем случае признание получилось не очень добровольным, – замечаю я, усмехнувшись.
– Не переживай, Невилл, – успокаивающе говорит Гермиона. – Скоро все привыкнут, и эта тема им наскучит.
Если бы проблема была только в этом! Подавив вздох, я тянусь за очередным письмом.
Наконец, все письма заканчиваются, и я открываю «Ежедневный Пророк». Нет смысла откладывать неизбежное. Уж здесь меня наверняка не станут благодарить.
Я оказываюсь прав. Никаких благодарностей в газете не обнаруживается – сплошное перетряхивание нижнего белья. Мое выступление на суде перевирается самым наглым образом. Радует хотя бы, что большинство людей сами все слышали и вряд ли примут всерьез все эти глупости. Естественно, и мне, и Северусу приписывают еще с десяток интрижек. Хвала Мерлину, в растлении малолетних его, по крайней мере, пока никто не обвиняет. Надеюсь, что и не обвинят. Иначе я просто не знаю, что сделаю.