Я тут же вспоминаю, как Кингсли, говоря об упрямстве мамы, рассказал, как она на последнем месяце беременности вдруг объявилась на работе, и покрываюсь холодным потом.
– Вижу, ты в курсе этой истории, – подмечает Северус, пристально глядя на меня. – Да, это был не самый умный поступок, даже если учесть, что о Пророчестве она ничего не знала. Но Моуди, который закатил ей полномасштабный скандал при большом количестве свидетелей, еще хуже! Разумеется, Волдеморту немедленно стало об этом известно. Потенциальная мать его врага была обнаружена. Конечно, это был еще не конец – ведь ее ребенок мог появиться на свет не в конце июля, а, скажем, в начале августа.
– А Лили? – тупо спрашиваю я.
– Лили нигде не работала и не была обязана докладывать кому-либо о своем положении. В Ордене, конечно, знали, и, полагаю, старались не отправлять ее на опасные задания, но к Министерству магии, где у Волдеморта были свои люди, она не имела никакого отношения.
Я ошалело трясу головой. Выходит, о Поттерах изначально даже речи не шло – мама была единственной зацепкой. Как же так вышло?
– После того, как кандидатура была найдена, у Волдеморта обострилась паранойя. Конечно, он и до этого нас контролировал, но в июле началось нечто невообразимое. Он сообщал нам разные сведения и ждал, что мы будем делать, стравливал нас, заставлял следить друг за другом. Я подумывал о том, чтобы отправить Алисе анонимное письмо с предупреждением, но в данной ситуации об этом не могло быть и речи. Где она живет, я не имел ни малейшего понятия. Темный Лорд тоже. Тридцатого июля родился ты. Факт рождения, в отличие от беременности, скрыть невозможно. А тридцать первого июля на свет появился Гарри Поттер. Растерялся даже Волдеморт. Мне стало не по себе – похоже, предстояло настоящее избиение младенцев, – Северус нервно усмехается. – Следовало определиться. Тридцать первое, конечно, ближе к «исходу седьмого месяца», чем тридцатое, но и тридцатое вполне подходит, тем более, о тебе стало известно раньше. Беллатрикс… она говорила, что сын чистокровных волшебников, безусловно, является более подходящей кандидатурой, чем отпрыск грязнокровки. Но Волдеморт неожиданно переключился на Поттера. Я… – он запинается и низко опускает голову, так что волосы полностью закрывают лицо, – я присоединился к Беллатрикс… пытался убедить его, что сын Поттеров не заслуживает внимания…
– Я тебе не виню, – говорю я, сглотнув противный комок.
– А следовало бы, – глухо отвечает он, не поднимая головы. – Ты ведь догадываешься, зачем Лестрейнджи похитили твоих родителей? Чего они на самом деле от них хотели? Волдеморт велел держать под присмотром и другого ребенка. Я должен быть сообразить, что Беллатрикс не успокоится… она не связывалась даже с Нарциссой… И ты сейчас имеешь право…
– Нет, – тихо возражаю я, чувствуя, как глазам подступают слезы. – Мне не в чем тебя винить. И им тоже.
Он молчит. А я… я как будто даже не удивлен. Мне всегда казалось странным, что Лестрейнджи с чего-то взяли, будто мама и папа могут сообщить, где их Лорд. С тех пор, как я узнал о Пророчестве, я, наверное, в глубине души понимал, что дело во мне. Это из-за меня они лишились рассудка. Но не признавался самому себе, потому что еще год назад одна только мысль об этом свела бы меня с ума. А сейчас… Разве кто-то, кроме сумасшедшей Беллатрикс Лестрейндж, по-настоящему виноват в том, что с ними стало? И разве мое отношение что-то для них изменит? Едва ли. Для них я ничего не могу сделать. Могу только предполагать, чего бы они хотели.
– Бабушка рассказывала, что мои родители знали об угрозе, – медленно говорю я. – Думаю, поэтому и старались держать меня подальше. Твоей вины здесь нет. А что касается того, что ты говорил Волдеморту… Лили ведь была твоим другом. Когда речь заходит о жизни друзей и чужих людей, мы все всегда выбираем друзей. Иначе никак.
– А знаешь, что самое смешное? – Северус вскидывает голову так резко, что я вздрагиваю, и удивленно смотрю на его горящие глаза и лихорадочный румянец на щеках. – Я ведь, кажется, знаю, почему он выбрал Гарри Поттера, – он нервно смеется.
– Почему же? – тихо спрашиваю я. Мне становится совсем страшно – вид у него почти безумный.