Невилл вбил себе в голову, что ему жизненно необходимо сдать ТРИТОНы, что и проделал вместе с семикурсниками. В конце лета я снова занял директорский кабинет, а Невилл устроился на специально введенную для него должность ассистента преподавателя гербологии. Совсем как я когда-то.
На наше возвращение журналисты отреагировали примерно так же, как алкоголики на антипохмельное зелье – извергли из себя десятки тошнотворных статеек, посвященных нашей личной жизни. К счастью, за два года нашего отсутствия тема гомосексуальности уже надоела всем до скрежета зубовного, поэтому, по сравнению с тем, что творилось после суда над моей персоной, можно смело сказать, что наше появление было проигнорировано.
Разумеется, без проблем не обошлось. Сложнее всего было убедить Распределяющую Шляпу распределять студентов так, как полагалось изначально. За долгие годы она слишком привыкла учитывать их мнение и оправдывать ожидания общественности. Конечно, на все требуется время, поэтому и это не решило всех наших проблем. Напротив, поначалу их стало намного больше. Было всякое. Были слезы и истерики студентов, оказавшихся не на том факультете, на который стремились, были вопли и угрозы их родителей, были истерические газетные публикации, где меня и Невилла обвиняли в заговоре против магической общественности, были даже попытки подать на нас в суд. Мы твердо стояли на том, что студентов распределяет Шляпа, влиять на решение которой не может никто. На руку нам играло расположение министра магии, поддержка Риты и Шайенны и одобрение Самого Победителя Волдеморта.
Слагхорн, которого Минерве каким-то образом удалось удержать в школе после войны, всего этого кошмара не выдержал и через год сбежал. Я начал лихорадочно искать для Слизерина нового декана, но тут в моем кабинете появилась Астория Гринграсс, точнее, уже Малфой, и предложила свою кандидатуру на эту должность и, заодно, должность преподавателя зельеварения. О лучшем нельзя было и мечтать. Слизеринцы поначалу отнеслись к ней настороженно (как, впрочем, и ко мне в роли директора), но быстро привыкли.
Постепенно ситуация в школе стабилизировалась. Детям волей-неволей пришлось общаться друг с другом. Когда братья и сестры, которых до поступления связывали прекрасные отношения, оказываются в Гриффиндоре и Слизерине соответственно, им не остается ничего иного. Поэтому сегодня во время завтраков, обедов и ужинов в Большом зале всякий раз за столом Слизерина можно заметить парочку гриффиндорцев, которым захотелось поболтать с друзьями, и наоборот. Во время совместных занятий они тоже садятся, как хотят, не опираясь на факультетскую принадлежность. Дамблдор говорит, что мы лишили детей права выбора. Да, это так. Но, тем самым, мы дали им возможность выбирать. Ну, а после того, как в Слизерине появился первый магглорожденный студент (что, надо сказать, весьма крупно написано у него на лбу), решилась последняя проблема.
Парнишка, разумеется, тотчас же стал знаменитостью, так сказать, символом окончательного разрушения межфакультетских границ. Со своей ролью он справляется неплохо. Если бы пореже приходилось отбирать у него эти вонючие маггловские сигареты, цены бы ему не было.
Через три года после нашего возвращения ушла в отставку Помона Спраут, и Невилл стал единственным преподавателем гербологии. Деканом Хаффлпаффа я назначил магглорожденного преподавателя маггловедения – умного и знающего человека, одного из тех, кому чудом удалось выжить во время войны. Всегда считал, что этот предмет не должны преподавать чистокровные волшебники – ну что они могут понимать, в самом деле? Еще через год стало ясно, что гриффиндорцы слушаются Невилла больше, чем собственного декана. Минерва заявила, что чувство собственного достоинства не позволяет ей и дальше занимать эту должность, и сложила с себя полномочия, не отказываясь, впрочем, от преподавания трансфигурации, поскольку «никого лучше вы все равно не найдете». С этим я спорить не стал – в трансфигурации Минерва гениальна.
Итак, Невилл стал деканом Гриффиндора и тогда же – моим заместителем. Это тоже сыграло нам на руку – нежная дружба деканов Слизерина и Гриффиндора во многом поспособствовала налаживанию нормальных взаимоотношений между враждующими факультетами. Об отношениях, связывающих меня и Невилла, о которых знают даже ленивые, и которые всем уже давно надоело обсуждать, можно и не говорить.