После каникул дважды в неделю домой стала приходить женщина, которая помогала Лиане штопать носки, зашивать дырки и ставить заплатки. Мадам Кутюр – так ее прозвали – каждый четверг обедала вместе с семейством Пуарье. Люсиль внимательно наблюдала за Мадам Кутюр, рассматривала ее редкие волосы, мягкую морщинистую кожу, кое-где усеянную угрями. Люсиль гадала, превратится ли она сама к старости из прекрасной Жильберты Паскье в страшную сутулую тетку, не напрасно избегающую взглядов. Впрочем, если бы на нее и правда никто не смотрел, она бы, согласно своему стремлению, наконец и впрямь стала бы легкой, прозрачной и невидимой. Тогда ее бы уже ничто не пугало.
У Мадам Кутюр росли усы, а подбородок окаймлял едва заметный пушок. Когда она жевала, крошки хлеба и частички другой пищи нередко застревали у нее над верхней губой. Однажды в четверг, на протяжении нескольких минут любуясь рисовым зернышком, подрагивающим на усах Мадам Кутюр, Варфоломей не выдержал и, сделав гостье вполне недвусмысленный знак, произнес:
– Шмутц[6], Мадам Кутюр!
Люсиль улыбнулась. Она любила новые слова.
Вскоре загадочный термин «шмутц» вошел в семейный словарь Пуарье и закрепился в нем на долгие годы. (Даже сегодня для всех потомков Лианы и Жоржа, а также для их друзей «шмутц» обозначает более или менее пережеванную частичку еды, прилипшую к подбородку или застрявшую в уголках губ.)
Жорж, постоянно занятый работой, редко видел детей. Он возвращался поздно вечером, когда дети отправлялись спать, а в доме воцарялась тишина. Пока Лиана рассказывала о том, как прошел день, отец нежно целовал детей на ночь. По воскресеньям он всех будил пораньше, по очереди запускал в машину, чтобы никто никого не придавил, и вез куда-нибудь на прогулку. Люсиль смотрела, как мелькают за окном деревья, и читала названия городов на табличках Национального шоссе.
Ей нравилось мчаться вперед.
В Рамбуйе или в Фонтенбло Пуарье нередко встречали друзей и вместе во что-нибудь играли. Жорж изобретал разные командные соревнования. Он вместе с детьми искал сокровища, разгадывал загадки, бегал наперегонки. После пикника, пока братья и сестры с радостными воплями гонялись друг за дружкой, Люсиль медленно и осторожно бродила по тропинкам – вслушиваясь в каждый шорох, аккуратно ступая по ковру из желто-красных листьев и каждую секунду оглядываясь…
Мужчина, которого я люблю и который уже давно терпит мои причуды, обеспокоился, когда я начала эту работу. По крайней мере, так я восприняла его вопрос, заданный якобы невзначай: обязательно ли это писать? Я, разумеется, ответила, что – нет. Но писательство мне жизненно необходимо, и сейчас я не способна написать ничего, кроме этого. Весомый аргумент.
Со всеми моими книгами происходило нечто подобное, они сами мне себя навязывали – по загадочным причинам, которые я осознавала, только закончив текст. Тем же, кто волновался: как на меня подействует такая специальная работа спустя всего ничего после смерти матери, я отвечала – мол, полный порядок, ничего особенного, никаких проблем. Сейчас – хотя я еще даже не на середине приключения, в которое ввязалась (чуть не сказала: дерьма, в которое вляпалась), – я понимаю, что переоценила свои силы. Лишь сейчас мне стало ясно, с каким напряжением, с какими сложными вопросами, с какими муками, с какой усталостью связана эта работа, и чего она мне стоит физически. Мне хотелось отдать дань Люсиль, смастерить для нее бумажный памятник – думаю, они самые ценные, – запечатлеть ее образ. В то же время литература помогает мне докопаться до истины, заново проанализировать страдания Люсиль, характер Люсиль, разрешение ее личности. Увы, теперь я уверена в том, что мое исследование не только непосильно, но и бессмысленно. Я опрашивала братьев и сестер, которые страдали не меньше меня и не меньше матери, выпытывая детали и подробности, отчаянно надеясь разгадать загадку. Я бесконечно задавала один вопрос: когда мама в первый раз ощутила боль?
Мой вордовский файл переполнен разговорами, рассуждениями, надеждами. Но улица Мобеж – это для меня отдельная тема. Лиана и Жорж переехали туда в 1950 году (до того момента они жили в крохотной квартирке на улице Пресль, о которой ни у маминых братьев, ни у сестер не сохранилось воспоминаний), а покинули дом в 1960 году. То есть Люсиль там фактически провела детство – до четырнадцати лет. История семей чаще всего представляет собой историю мест. На эпоху «улицы Мобеж» пришлось создание Жоржем первого рекламного агентства, его крах, рождение Жюстин, создание второго агентства, смерть Антонена, рождение Виолетты и усыновление Жан-Марка.