По иронии судьбы, даже когда ребёнок выявляет реальные причинно-следственные связи, они становятся для него обузой, потому что он их чрезмерно обобщает. Одним из таких обобщений является то, что психоаналитики называют «принцип талиона15». Ребёнок давит насекомых, видит, что кошка ест мышь и этим заставляет мышь исчезнуть, вместе с семьёй гоняет домашнего кролика, чтобы тот прятался в своём домике, и так далее. Он узнает что-то о властных отношениях мира, но не может придать им соответствующую ценность: родители могут съесть его и заставить его исчезнуть, и он тоже, вероятно, мог бы их съесть; когда у его отца, забивающего дубинкой крысу, глаза сверкают яростью, наблюдающий ребёнок может также ожидать, что его забьют дубинкой, особенно если он до этого воображал разрушительные магические идеи.
Я не хочу создавать точную картину процессов, которые нам до сих пор не ясны, или делать вид, что все дети живут в одном мире и имеют одинаковые проблемы; также, я бы не хотел, чтобы мир ребенка казался более зловещим, чем он на самом деле обычно является; но я думаю, что важно указать на болезненные противоречия, которые присутствуют в нём, по крайней мере, некоторое время, и показать, насколько фантастическим является мир для ребёнка в первые годы его жизни. Возможно, тогда мы сможем лучше понять, почему Зильбург сказал, что страх смерти «претерпевает сложное развитие и проявляет себя во многих косвенных формах». Или, как точно подметил Уолл, для ребёнка смерть – это сложный символ, а не какое-то конкретное, чётко определённое явление:
"... идея смерти для ребёнка – это не единое целое, а скорее совокупность противоречивых парадоксов - сама смерть не есть только состояние, но и сложный символ, значение которого будет варьироваться от одного человека к другому и от одной культуры к другой [27]."
Мы также сможем понять, почему детям снятся повторяющиеся кошмары, понять их распространённые фобии насекомых и злых собак. В центре их измученного внутреннего мира сияют сложные символы пугающих реальностей – ужас перед миром, ужас перед собственными желаниями, страх родительской мести, исчезновение вещей и живых существ, отсутствие реального контроля над чем-либо, в конце концов. Это – чересчур для любого животного, но человеческий ребёнок должен всё это принять, и потому некоторое время он с почти пунктуальной регулярностью просыпается в крике, пока его слабое эго укрепляется, обрабатывая реальность.
«Исчезновение» Страха Смерти
Тем временем кошмары становятся всё более и более распространёнными, и у некоторых детей их больше, чем у других: мы снова возвращаемся к началу нашего обсуждения, к тем, кто не верит, что страх смерти нормален, кто считает его невротической гиперчувствительностью, основанной на болезненном раннем опыте. Иначе, говорят они, как объяснить, что так много людей – подавляющее большинство – кажется, выживают в шквале детских кошмаров и продолжают жить здоровой, более или менее оптимистичной жизнью, не беспокоясь о смерти? Как говорил Монтень, крестьянин глубоко безразличен и терпелив в отношении смерти и мрачных проявлений жизни; и если мы считаем, что таково положение дел из-за его глупости, то «давайте все поучимся у глупости» [28]. Сегодня, когда мы знаем больше, чем в своё время Монтень, мы бы сказали: «Давайте все поучимся у подавления», – но мораль высказывания была бы настолько же важной: подавление принимает нужные меры в отношении сложного для большинства людей символа смерти.
Но его исчезновение не означает, что страха никогда не было. Аргумент тех, кто верит во всеобщность врождённого страха смерти, основывается главным образом на том, что мы знаем об эффективности подавления. Эта дискуссия, по-видимому, никогда не будет разрешена однозначно: если вы утверждаете, что нечто отсутствует, так как оно подавлено, вы не сможете проиграть; интеллектуально это не честная игра, потому что вы всегда держите козырь в рукаве. Подобные аргументы заставляют многих людей считать психоанализ ненаучным, поскольку его сторонники всегда могут утверждать, что кто-то отрицает одну из их концепций, просто потому что он подавляет своё осознание её истинности.
Однако, подавление – это не волшебное слово для победы в споре; это реальное явление, и мы смогли изучить многие его механизмы. Это исследование легитимизирует его как научную концепцию и делает его более или менее надёжным союзником в нашей аргументации. Во-первых, растёт число исследований, пытающихся достичь осознания смерти, отрицаемого подавлением, через использование таких психологических тестов, как измерение кожно-гальванических реакций; это убедительно свидетельствует о том, что за самой мягкой внешностью скрывается всеобщая тревога, «червь в сердцевине» [29].