С одной стороны, мы видим человеческое животное, которое отчасти мертвό для мира, которое наиболее «величаво», когда проявляет некоторую беспечность к собственной судьбе, когда оно позволяет потоку нести себя по жизни; которое является наиболее «свободным», когда живёт в безопасной зависимости от сил вокруг него, когда оно меньше всего одержимо собой. С другой стороны, мы имеем образ человеческого животного, которое слишком чувствительно к миру, которое не может ему сопротивляться, которое вынуждено опираться на свои собственные скудные силы и которое, по-видимому, меньше всего свободно в движении и действиях, наименее владеет собой и находится в наименее достойном положении. Какой именно образ мы выберем, во многом зависит от нас самих. В таком случае давайте исследовать и развивать эти образы, чтобы увидеть, что они нам открывают.
Глава третья
Пересмотр некоторых основных идей психоанализа
"От пятилетнего ребенка до меня только шаг. А
от новорожденного до пятилетнего — страшное расстояние." Лев Толстой
Теперь, когда мы изложили аргументацию в первых двух главах, настало время дополнить её деталями. Почему мир настолько ужасен для человеческого животного? Почему для людей так проблематично находить ресурсы для открытого и смелого противостояния этому страху? Разговор об этих вещах ведёт нас в сердце психоаналитической теории, а также к тому, чем сейчас является экзистенциальное возрождение психологии; он обнажает природу человека в поистине удивительной ясности и полноте.
Экзистенциальная дилемма человека
Мы всегда знали, что в человеке есть что-то особенное, нечто глубоко внутреннее, что характеризует его и отличает от других животных. Нечто, что должно было проникать к самой его сути, нечто, что заставило его страдать от своей особой судьбы, что сделало невозможным её избежать. На протяжении веков, когда философы говорили о сути человека, они называли её «сущностью», чем-то фиксированным в его природе, глубоко внутреннем, каким-то особым качеством или субстанцией. Но ничего подобного не обнаруживалось; основная отличительная особенность человека по-прежнему оставалась загадкой. Причина, по которой она так и не была найдена, как великолепно резюмировал Эрих Фромм, заключалась в том, что никакой сущности нет, в действительности эта самая сущность человека заключается лишь в его парадоксальной природе — в его полу-символичности, полу-животности [1]. Как мы увидим в пятой главе, Кьеркегор был первым, кто решительно ввёл экзистенциальный парадокс в современную психологию своим блестящим анализом мифа об Адаме и Еве и навсегда закрепил его в западной мысли. В последнее время каждый психолог, который решал жизненно важные задачи, ставил этот парадокс в центр своих размышлений: например, Отто Ранк (ему я хочу позже посвятить отдельные главы), который со времён Кьеркегора выражался с наиболее блестящей последовательностью, Карл Юнг, Эрих Фромм, Ролло Мэй, Эрнест Шахтель, Абрахам Маслоу, Гарольд Ф. Сирлес, Норман О. Браун, Лаура Перис и другие.
Мы могли бы назвать этот экзистенциальный парадокс состоянием индивидуальности в пределах конечности. У человека есть символическая идентичность, которая резко выделяет его из природы. Он - символическое «я», существо с именем, жизненной историей. Он разумный создатель, стремящийся рассуждать об атомах и бесконечности, который может мысленно поместить себя в любую точку пространства и ошеломлённо созерцать свою собственную планету. Эта беспредельная экспансия, эта сноровка, эта эфирность, это самосознание придают человеку буквально статус маленького бога в природе, как полагали мыслители эпохи Возрождения.
Но то же время, как полагали восточные мудрецы, человек – всего лишь червь и пища для червей. Это парадокс: он вне природы и всё же безнадежно в ней; он двойственный, в вышине среди звёзд и всё же заключённый в качающем кровь, ловящем воздух теле, которое когда-то принадлежало рыбе и до сих пор имеет доказывающие это признаки жабр. Его тело – это материальная плотская оболочка, чуждая ему во многих отношениях – самым странным и отвратительным из этого является то, что оно болит, кровоточит, разлагается и умирает. Человек буквально расколот надвое: он осознает свою собственную выдающуюся уникальность в том, что он величаво возвышается над природой, и всё же он возвращается в землю на глубину нескольких футов18, чтобы слепо и тупо сгнить и исчезнуть навсегда. Это ужасающая дилемма, в которой и с которой приходится жить. Низшие животные, конечно, избавлены от этого болезненного противоречия, поскольку им не хватает символической идентичности и сопутствующего ей самосознания. Они просто действуют и двигаются рефлекторно, следуя своим инстинктам. Если они вообще останавливаются, это всего лишь физическая пауза; внутри они анонимны, и даже их лица не имеют имени. Они живут в мире без времени, как бы пульсируя в состоянии немого бытия. Именно поэтому так несложно даётся убийство целого стада буйволов или слонов, ведь животные не знают о смерти и продолжают спокойно пастись, пока другие особи падают замертво рядом с ними. Знание смерти рефлексивно и концептуально, и животные избавлены от него. Они живут так же бездумно, как и исчезают: несколько минут страха, несколько секунд мучений, и всё кончено. Но проживать целую жизнь с осознанием собственной смертности, преследующей даже во снах и даже в самые солнечные дни – это совсем другое.