Странное дело: на работу, учебу, еду время всегда находится, на волейбол, лыжи, кино как-то натягивается, а вот на думание не остается совсем.
— Ну что ж, я вас больше не задерживаю, — сказал Петряев холодно.
Я ему не понравился, факт. Впрочем, он мне тоже. Пока мы на этом расстались. Не на день, как сказал он, а на целых десять. Ночью я заболел ангиной. Температура поднялась сразу до сорока. Мороженое вместо обеда подвело. Только на десятый день я опомнился: иду в редакцию, а где план борьбы с алкоголизмом? Никакого плана нет. Хуже — никаких мыслей нет. Пока лежал с температурой, голова трещала. Температура спала — руки-ноги не двигались, лень накатила. Впрочем, немного я думал — только не о борьбе с пьянством и даже не о пьянстве, а о пьяницах — «конкретных носителях зла». Вспоминал, каких я знаю лично.
Нашего соседа дядю Васю — шофера с грузовика, страшного трепача и вруна, хоть ему уже под пятьдесят. Он напивается аккуратно по субботам. Домой приходит поздно. Жена и дочь от него прячутся. Он начинает крутить телевизор и орать: «Ничего не видно, дураки, сволочи…» и т. д. Потом падает со стула с грохотом и засыпает на полу.
Другой — сапожник-инвалид Онуфриев, он потерял ногу на войне. Этот запойный. Он свою норму забирает раз в месяц-полтора.
Третий — молодой. Рабочий с инструментального, Жорка. Недавно женился. Дочка у него маленькая. Жена славная, Зина. Тоже работает на станке. Жорка напивается с получки. Домой приходит ночью и начинает буянить.
Алкоголики, «алкаши» — презренные люди. А вот же почему-то их жаль. Старался я понять — зачем это им, с чего они? И понять не мог.
На этом мои «соображения по плану» кончались, с тем я и шел в редакцию. Ни с чем шел.
А там меня ожидала новость. Новация.
Подхожу к старому нашему дому с башенкой — та же дубовая дверь, те же вывески — черные с золотом. Направо — газеты «Лопатинская правда», налево — управления по делам культуры. Каждому свой этаж в здании бывшей губернской гимназии. За дверью та же чугунная лестница с узорными прорезями. Взбегаю на второй этаж и… цепенею от изумления. Вместо нашей старой двери с гвоздиками по дерматину и медной табличкой — толстое витринное стекло во всю стену, окованное понизу металлом. А через него — вот чудеса! — виден не длинный коридор с плюшевой красно-зеленой дорожкой, а большая светлая комната. Откуда она только взялась? И в ней низенькие синие, желтые, зеленые стулья и треугольные столики. Они расставлены по клетчатому, как шахматная доска, полу, будто фигуры в незаконченной партии. И между ними разной формы подносы с песком, кактусами, морскими цветными камушками.
Я действительно остолбенел. Смотрю сквозь стекло, как в большой аквариум, и не понимаю, откуда взялось это подводное царство?! А оно, как и должно быть, мерцает зеленоватым светом. Но вот в аквариуме проплыла золотая рыбка — тетя Саша, как всегда озабоченная, серьезная, с пачкой гранок в руках. Концы ее вылинявшей красной косынки колыхались на затылке, как плавники.
Вдруг в конце укороченного коридора — теперь он был похож на арык, вытекающий из озера, — выскочила какая-то фигурка и быстро-быстро стала приближаться ко мне. Только когда фигурка нырнула в аквариум, я узнал Петряева. Он сразу остановился, увидев меня за стеклом, и так мы стояли две-три секунды молча, настороженно разглядывая друг друга. Мне показалось, что он не узнает меня. Следовало поздороваться, но стекло, через которое все так хорошо видно и ничего не слышно, почему-то мешало мне. Казалось, я увидел Петряева впервые. Стекло показывало мне его. Я его рассматривал, как вещь в витрине. Раньше я не замечал, что он все время двигается и даже, стоя на месте, чуть-чуть шевелит плечами и локтями, подпрыгивает коленями, покачивает головой. Все это едва ощутимо, почти незаметно, как будто Петряев вибрирует от невыключенного мотора.
Пауза затягивалась. Наконец я сделал шаг к стеклу и тут только понял — я не знаю, как мне проникнуть в редакцию. Гладкая поверхность, и никакой ручки! Я смутился. Петряев улыбнулся снисходительно и толкнул стекло. Створка повернулась перпендикулярно, вход открылся, и мы оба сказали: «Здравствуйте».
— Еще не успели поставить ручки и пластинку с надписью, — сказал он.
Ему нравилась моя растерянность.
— Ну как, удивлены?
— Просто чудеса, — отвечал я, — ничего не узнать! Откуда взялась эта комната?
— Сняли стенку в корректорской, вот и все.
«Интересно, где же теперь сидят корректора?» — подумал я.