Белая бежала, но куда денешься в тесном ящике. Рябой ухватил ее за чуб, давился хрипом, притиснул в углу. Голубка, точно!..
Седой сунул в мешок белобрюхого плёкого и следом сизую. Это была старая рыхлая птица с вечно загаженными крыльями, грешница, ее с легкостью соблазнял какой-нибудь воркотун с радужным зобом. Но, изменяя своему голубю, который вечно дремал на солнце, неподвижный как чучело, сизая была предана своему двору: чужая земля обжигала ей лапы.
Затем Седой закрыл голубятню на винтовой и висячий замки и скоро был во вдоре у Чудика.
Чудик вынес желтого, подбросил, тот повис над двором и пошел лупить, только треск стоял. Опахала у перьев хвоста были обрезаны, лишь на концах стержней оставались кисточки. Гости внизу восхищенно считали удары. Вновь хозяин появился в дверях сарая — он гнал впереди себя вал птицы.
Всякий раз Седой удивлялся всеядности Чудика: птица у него была самая случайная. Седой догадывался, что Чудик был кромешный неудачник из тех, кто однажды скажет: «Опять не вышло» — и умрет. Как всякий голубятник, Чудик был по натуре игроком и тащил во двор бросовую птицу в надежде, что объявится хозяин и даст выкуп — конечно же, крупный — или что вдруг какой-нибудь сухокрылый байбак из школьного живого уголка вдруг начнет так колотить, что перешибет потомков жусовского дымяка.
Чудик принес катушку ниток, Седой стянул сизой три маховых пера, они превратились в палочку. Сизая дергалась в руке, всхрипывала и тянула голову. Нагнувшись, Седой поставил ее на носок кеда. Все присели на корточки, глядели: взлетит сизая с носка или спрыгнет вначале на землю.
Появилась старуха с тазом и выплеснула его содержимое на голубятников. Кто-то из них вскрикнул, качнулся и толкнул Седого — тот как раз отпускал сизую. Седой движением ноги сбросил ее на землю. Сизая тут же взлетела, унося на спине морковное конфетти. Кособоча, треща связанным крылом, она низко прошла над двором и шмыгнула в распахнутые ворота.
Голубятники с растерянностью понюхали свои одежды, поинтересовались, не слепа ли чудиковская теща, — не слепа, оказалось.
Компания распалась, кто уехал с Цыганом, кто ушел сам по себе.
Чудик и Седой устроились под сарайчиком, толковали уважительно, как равные.
Сегодня там, на крыше школы, он вошел в голубятницкий фольклор, теперь будут говорить «Який Седой? С Курмыша, шо злую белую поймал сачком?»
Вышла теща, послала Чудика в магазин.
Седой вернулся в свой двор. Вертел ключ, предвкушая, как свяжет белую, выпустит ее во двор и станет любоваться. Было празднично на душе у него, как будто Первомай сегодня и все радуется, шумит вокруг.
Он распахнул дверь и увидел курицу в сарайчике. Седой отлично помнил, что курицу здесь не запирал. Курица не заметалась с кудахтаньем, когда он замахнулся на нее, она спокойно пошла от него и вдруг исчезла. Испуг стянул ему затылок холодом: два саманных кирпича из стены сарайчика были вынуты. Седой упал на колени перед ящиком — почему он здесь, у стены? И, уже зная, что белой под ним нет, поднял ящик.
Однажды в темной улице Седой налетел на встречного велосипедиста — страшный в своей внезапности оглушающий удар, его выбросило из седла, он полетел вверх, в черноту, вскинув руки.
Прежде Седой с робостью проходил мимо городского управления милиции — вечное скопище милицейских мотоциклов и «газиков» у подъезда и решетки на окнах свидетельствовали о секретной жизни в недрах красного кирпичного здания. Сейчас в глазах стояла белая развороченная стена; одна мысль гнала его успеть перехватить белую прежде, чем Цыган продаст ее или променяет. Он не долго бегал по коридорам, ему указали угловую комнату. Он дернул дверь, радостно вскрикнул — Жус здесь, удача!
Жус улыбнулся Седому, указал глазами на другого сотрудника, казаха в мундире на вате, дескать, при нем нельзя, и вскоре вслед за Седым вышел в коридор. Здесь, вглядываясь в лица проходивших сотрудников — на каждом печать опасной работы, — Седой рассказал, как Цыган втравил его в спор с Чудиком, как исчезла белая.
Жус вернулся в комнату, позвонил в диспетчерскую автобазы (Седой стоял под дверью слушал), спросил, скоро ли поедет на обед Николай Курлыков. Вышел, проводил Седого до лестницы.
— Будь спок, заберем у него белую. Жду в тринадцать ноль-ноль в горсаду.
Так он это сказал, что у Седого навернулись слезы восторга и благодарности. Прикажи сейчас Жус: пойдем на облаву, на бандитские ножи — Седой кинулся бы! Потребуй: поклянись на крови в вечной дружбе — Седой лезвием полоснул бы по руке.