Так вот и получается, любезный читатель, что, как бы ни хотелось, о чем бы ни мечталось, но не было на Руси сколько-нибудь серьезной силы, заинтересованной в создании сильного централизованного государства. НЕ БЫ-ЛО!
«А народ?» — спросите вы. Спросите, спросите! Не Вы, так Ваш сосед — есть еще у нас наивные люди — или журналист какой-нибудь, не потому, что душа болит, а потому, что профессия обязывает. Депутат еще может мнением народным поинтересоваться, да мало ли кто еще?
Так вот: не было единого народа! Были славянские племена: поляне, древляне, дреговичи, кривичи, вятичи, радимичи, северяне… Были, но порубили их земли на куски Рюриковичи. Дреговичи оказались частью в Турово-Пинском княжестве, частью в Полоцком. Кривичи — частью в Смоленском, частью в Суздальском. Поляне и древляне вместе — в Киевском. Язык один, обычаи схожие, но… и все. Живут все в разных княжествах, все более удаляющихся друг от друга, а потому, выражение «за тридевять земель» не поэтическая метафора, а суровая проза жизни. Ни совместных интересов, ни единого управления, ни общего врага, который, как известно, сплачивает. Внедряют, правда новую общую веру, но внедряется она отнюдь не легко и не быстро.
Тысячелетие чего, собственно, мы праздновали в конце ХХ века? Считалось, что тысячелетия крещения Руси. Начала крещения или завершения? Да ни того, ни другого! Начала? Были на Руси христиане и до Владимира Святого, даже во главе государства стояли, например княгиня Ольга. Завершения? Тоже нет — процесс шел еще долго, очень долго. Получается, что праздновали мы тысячелетие произнесения князем Владимиром Святославичем фразы: «Да будет мне враг», обращенной к тем, кто не пожелает принять православную веру.
Шли годы, десятилетия, века, а волхвы все никак не переводились — смущали умы и тревожили души жителей Киевской Руси, Джучиева улуса, Московского царства, Российской империи и даже Советского Союза! И сейчас они есть! Немного, но есть, даже (подумать только!) по телевизору выступают! Что ж тут про XII век говорить?
А леса тогда на Руси были дремучие, население редкое — два человека на квадратный километр — сейчас такая плотность населения в таежных краях. Дороги же были длинными и небезопасными. Это для Вас, любезный читатель, сто километров не расстояние, а в XII веке — три-четыре дня пути, да и то, если все удачно сложится. Потому и можно было годами не ведать о том, что творится в нескольких десятках километров от тебя, особенно, если напрямую, через буреломы и болота не проедешь, а тащиться неделю в объезд незачем.
А растущие города манили соблазнами, а княжеские дружинники звенели доспехами, да лихо поглядывали на рдеющих девах, наезжая раз в год для сбора дани, а старики надоедали своими поучениями и брюзжанием! И подавался добрый молодец искать счастья и новой жизни в чужедальней стороне — аж верст за пятьдесят, а то и далее! И плевал в сердцах крепкий хозяин, глава большой семьи, мол и своим умом проживу, да подавался в изверги. И задумывался глава рода: а не исхитриться ли как-нибудь, да не заделаться ли боярином?
В общем, у каждого своих забот полон рот, а о Державе подумать… на то князья есть, даром, что тоже не о едином государстве пекутся, а о том, как бы кусок понажористей для себя урвать — будь ты хоть князем всего над двумя деревеньками, да одним хутором, все равно, хочется жить по княжески, Рюрикович, как никак!
Вот и профукали Русь Святую. Не сразу, конечно, через сто с лишним лет, но профукали.
Глава 1
— Так, Леха, разговор у нас с тобой будет такой, что, конечно, за чаркой оно способнее было бы, — сотник Корней с неприязнью глянул на водруженный в центре стола кувшин с квасом — однако дела так складываются, что не до пития нам сейчас. Кхе… но узнать, как ты себя в дальнейшем среди ратнинцев мыслишь, мне надо до того, как речь о серьезных делах заведем. Хотя… — Корней снова глянул на кувшин и поскреб в бороде. Хотя, это дело тоже несерьезным не назовешь… Ну, чего ты на меня уставился, будто не знаешь, о чем говорить хочу?
— Догадываюсь, дядька Корней: об Анюте.
Алексей не притворялся непонимающим, не прятал глаза, но так же, как и Корней, пошарил взглядом по столу и, не обнаружив никаких напитков, кроме кваса, повел плечами, словно на нем неловко сидела одежда.
Два сотника — тертые и битые мужики, повидавшие в жизни всякого и, по части воинского да жизненного опыта, если и не равные друг другу, то достаточно близкие, сидели за столом в большом доме лисовиновской усадьбы, практически копируя позу собеседника — спина выпрямлена, плечи расправлены, правая рука с отставленным локтем упирается в бедро, ладонь левой лежит на краю стола. Всего-то и разницы, что левая рука Алексея лежала на столешнице неподвижно, а Корней нервно барабанил пальцами по дереву и воинственно выставлял вперед бороду.
Ситуация была непроста — разговор явно принимал такой оборот, что от того, как он сложится и чем закончится, будет зависеть вся дальнейшая жизнь Алексея в Ратном. По обычаю, все, вроде бы, было ясно и понятно — разговор старшего с младшим, разговор главы семьи с побратимом его погибшего сына, который и так, вследствие обряда побратимства, считался вровень с родней, да еще и собирался усилить это родство через женитьбу на вдове побратима. Обычай давал Корнею, по сути, отцовские права и налагал на Алексея сыновние обязательства. По ситуации, тоже все было ясно и понятно — беглый и беззащитный нищий одиночка прибился к могущественному, по местным понятиям, клану, и был обязан выразить почтение и подчинение главе рода.
Однако, во всей этой «ясности-понятности» присутствовало множество «но», главным из которых была сама личность Алексея. Княжий человек в немалых чинах, женатый в прошлом на боярышне и сам прошедший возле самого боярства, которого не удостоился лишь волей неблагоприятных обстоятельств; атаман разбойной вольницы умевший подчинить и держать в узде самых, очень мягко говоря, разных людей; удачливый командир, побеждавший и переигрывавший степняков на их территории и в привычных им условиях; наконец, беспощадный убийца, сам способный оценить число своих жертв только с точностью «плюс-минус сотня». И в то же время: заботливый отец, мужчина, сохранивший (или возродивший?) чувства, которые испытывал в молодости к невесте друга, наставник, воспитывающий подростков умело и без излишней жестокости, вопреки собственным заявлениям о том, что делать этого не умеет.
Как сложить из двух очень непростых зрелых мужчин пару «строгий батюшка — почтительный сын»? Как сделать его своим, не ломая, но и не дав лишней воли? Как избежать длительного противостояния двух сильных характеров, почти наверняка способного закончится разрывом? Корней намеренно не выставил на стол ничего хмельного. Конечно, можно было посидеть, выпить, «поговорить за жизнь» и правильно понять друг друга, в чем-то согласиться, в чем-то установить границы, через которые ни тот ни другой не будут переступать. При соблюдении разумной умеренности, совместное возлияние вполне способно облегчить взаимопонимание и породить доброжелательные отношения, и оба собеседника прекрасно умели «соблюсти плепорцию», сохраняя ясный ум при ослабленной хмельным сдержанности, но… НО! Это был бы договор равных, а Корнею требовалось подчинение! Причем, добровольное — без потери лица!
Ломать, пользуясь обстоятельствами, зрелого и крепкого мужчину, Погорынский воевода не хотел, да и было бы это непростительной расточительностью — Алексей требовался главе рода Лисовинов таким, каким он был. Допускать же даже видимость равенства, пусть даже не выражающегося открыто, пусть «всего лишь» подразумевающегося, Корней не хотел и не имел права — подчинение должно быть недвусмысленным, не оставляющим ни малейших лазеек или недоговоренностей. Ни сейчас, ни в сколь угодно отдаленном будущем, у Алексея и мысли не должно возникнуть о претензиях на главенство в роду, и в то же время, он должен быть предан роду Лисовинов «со всеми потрохами».