«Блин, она что, трахаться с ним собирается? Богемская графиня, едрена вошь, да за одну эту сцену… э-э, не знаю, что, но… туды твою вперекрест и ржавый швартов родне по женской линии… обалдеть!».
Нинея довольно хмыкнула и, тоном мурлыкающей пантеры пропела:
— Благодарствую, Мишаня, знатный ты мне подарок преподнес, не знаю, чем и отдариваться буду.
— Кхе! Н-н… на здоровье, баба Нинея. — Мишка потеребил поводья Зверя и откашлялся. — Не надо ничего, я так… из уважения…
— Нет, Мишаня, такие подарки без ответа оставлять нельзя, ты меня не позорь.
— Тогда… тогда, как всегда, баба Нинея, мудростью одари.
— Мудрости, значит, хочешь… Ну, пойдем в дом, поговорим. Глеб, коня прими, а этого, — Нинея качнула головой в сторону тупо пялящегося перед собой Ионы — сам знаешь, куда. Пойдем, Мишаня.
Войдя в дом, Нинея распорядилась:
— Неждан, Снежана, помогите Глебу баньку приготовить, помыть, кое-кого, надо будет. — При последних словах волхва улыбнулась, и Мишка готов был поклясться, что улыбка ее была, как принято выражаться, сладострастной. — Садись, Мишаня, кваску с дороги испей.
«Ну, попал ты, Иона. А и не жалко — ты никого не жалел, теперь сам попробуй. Однако, сэр, настроение у вдовствующей графини, сейчас, надо понимать, самое, что ни наесть, романтическое. Не напомнить ли ей о старом обещании? Срок, правда еще не пришел, но вдруг получится?».
— Баба Нинея, помнишь, ты как-то говорила, что есть способ Юльку… то есть, Людмилу, удержать, чтобы она не ушла… как бы это сказать…
— Помню, Мишаня, помню. — Нинея уж и совсем разулыбалась. — Почуял бабкино настроение, негодник этакий? Почуял, я вижу. Эх, был бы ты девкой… А способ простой, никакого секрета тут нет. Влюби ее в себя! Мы, бабы, ради любви… Влюби, одним словом, да так, чтобы она про все забыла. Сможешь?
— Не знаю… она, кроме лекарских дел и думать-то ни о чем не может.
— Ничего, скоро сможет, да и подумывает уже. По-детски, глупо, но подумывает — время пришло. И не думай, что если она лекарка, то смотрит на все это иначе, нет, женское в ней все равно свое берет. Разочарован? Думал, что я тебе зелье приворотное дам или заклятью научу?
— Нет, про заклятья она и сама все знает, этим ее не возьмешь, а зелья я и сам у тебя не взял бы.
— Тогда, почему недоволен?
— Как-то, у тебя, баба Нинея, получается… вроде, как собаку приручить. И еще одно… не знаю, как сказать. Понимаешь, лекарское дело для Людмилы — сама жизнь. Если я даже и смогу… Вот, ты намекнула, что бабы, ради любви, чуть ли не на все готовы…
— Не чуть ли, а на все! — поправила Нинея.
— Но, ведь, и проклинают потом… любовь эту.
— Бывает. — Волхва согласно кивнула. — И частенько бывает. Но потом.
— А я не хочу, чтобы Юлька… чтобы Людмила прокляла. Вдруг она дара лекарского лишится? Что ж ей, головой в прорубь?
— Влюбился — тоном врачебного диагноза произнесла Нинея. — Это ты зря — намаешься.
— Уже маюсь, баба Нинея. — Мишка совершенно искренне вздохнул. — Вроде и не красавица, характер вздорный, а присушила. Не поверишь, лавочку возле лазарета поставил, каждый день там сижу.
— Пропал, добрый молодец! — Нинея, продолжая улыбаться, сочувствующе вздохнула. — Ничего-то ты с ней теперь не сделаешь — ни влюбить в себя не сможешь, ни характер мужской показать, ни пристрожить соплячку…
— Ее пристрожишь… да и характер показывать… Бесполезно, Баба Нинея, у нас же мысли общими делаются, когда «сливаемся»…
— Что?!! — Улыбку с лица Нинеи, как ветром сдуло. — Вы что натворили, паршивцы?! Я же предупреждала: есть грань, за которую простым смертным ходить нельзя! Допрыгался? Как козла тебя теперь на веревочке водить будут! Радуйся, что пока она сама еще дите, мало что понимает. А потом порадуешься, когда она уйдет, неведомо куда, иначе рабом ее станешь, хуже раба! Будешь сапог лизать, которым тебя в морду бить станут, и даже утираться не захочешь, лишь бы еще раз лизнуть!
— Почему? Ты о чем, баба Нинея?
— Да что ж такое-то? — Нинея возмущенно всплеснула руками. — Сами голову в петлю суют, а потом еще и удивляются! Лечили вместе? Силу она в тебя вливала?
— Да было… и без лечения тоже, просто так… сливались. А что?
— И он еще спрашивает! Радость от этого чувствовал? Еще и еще того же желал? Готов просить ее, чтобы опять это повторить?
— Радость чувствовал, а больше ничего такого не было.
— Ну, твое счастье. И запомни: если хочешь и впредь самому себе хозяином оставаться, ни разу, ни под каким видом, этого не повторять! Радуйся, что Людмила сама еще ничего не поняла. Она лекарским духом одержима, как только догадается, что тебя этим к себе намертво привязать можно, сразу же так и сделает. Не потому, что зла тебе желает, а потому, что лечить — для нее единственная радость на свете, все остальное ей заменяющая. Соберется уходить и тебя с собой заберет — не как человека, не как мужа, а как снасть лечебную. А ты, слюни до пупа развесишь и потащишься за ней, хоть на край света, хоть за край.
— Ну уж нет! Никуда я не потащусь и никакие сапоги лизать не буду! — ощетинился Мишка. — Я сильнее ее, когда мы сливаемся вместе, я управляю, она со мной бороться не может!
— Это ты сейчас сильнее, пока Людмила еще сама своей силы не понимает. И не спорь! — Нинея пристукнула костяшками пальцев по столу. — Не родился еще муж, способный в таком деле женщину перебороть, хоть бы и девку сопливую. Переломит тебя, как соломинку, даже и сама не заметит!
«Это что же, на ментальный контакт можно, как на наркотик „подсесть“? И Юлька будет меня, как наркошу на коротком поводке держать? Не верю! Пусть я необъективен, пусть втюрился в девчонку (в моем-то возрасте?), пусть Юлька „сдвинута“ на медицине, пусть… да, что угодно! Не верю, и все тут! Не может она так поступить! Нинея могла бы, возможно и творила нечто подобное, а Юлька — нет. Не такая она, не так ее Настена воспитала. И Макошь — не Велес, Макошь такого не позволит!
Господи, а это-то откуда? Еще не хватало язычником заделаться. А, в общем-то, все правильно — поклонение одному из персонажей языческого пантеона детерминирует, соответствующим образом, нравственные императивы. Если я правильно понимаю разницу между Велесом и Макошью, Нинее разрешено то, что напрочь запрещено Настене и Юльке. И что же, Нинея этого не понимает? Судит по себе?».
— Не боится! — констатировала вслух Нинея. — Все понял, паршивец, и не боится! Да что ж это за дети такие пошли? Оружие, силы ведовские, лезут туда, куда и умудренному старцу заказано, и хоть бы что! Или не поверил мне, Мишаня?
— Ну почему? Поверил. Только, знаешь, баба Нинея, — Мишка на секунду задумался, пытаясь сформулировать свою мысль — я, в последнее время, как-то перестал понимать: чего надо бояться, а чего не надо.
— Врешь! — уверенно заявила волхва. — Тот, кто не понимает, чего надо бояться — боится всего, ты же, наоборот, ничего не страшишься. А слыхал ли ты Мишаня такую мудрость: «Ничего не боятся только полные дураки»? От незнания твое бесстрашие, от молодости и глупости!
«Угу, точно подмечено, особенно несчет молодости».
— Ну, ты, баба Нинея, и сказанула! Да со времен Ад… Одинца и Девы, дня не проходило, чтобы кто-нибудь из стариков не проворчал: «Ох уж эта нынешняя молодежь!». И про тебя так когда-то говорили, и я когда-нибудь буду так бурчать.
— Ну что с тобой поделаешь? — Было заметно, что Нинея хочет выглядеть сердито, но не может сдержать улыбку. — Иногда гляну на тебя, и покажется, что с ровесником разговариваю.
— Гляди, боярыня, вот возьму и посватаюсь!
— Ой! — Нинея в притворном ужасе прижала ладони к щекам. — Да Красава, как узнает, мне все глаза выцарапает!