В Верхнем замке обитал князь с боярами и ближней дружиной, стояли церкви, строились самые богатые купцы из местных. В Нижнем жил народ поплоше. Хотя, как пояснил Мал, Витебск славился искусными ремесленниками издавна. Кузнецы и столяры, гончары и кожевники. А таких изразцовых дел мастеров, как здесь, и в западных королевствах не сыщешь. Не зря князь литовский Витень точит зубы на город и окрестные земли. И захватит. Не мытьем, так катанием. Все к этому идет.
А может так случиться, что и купцы, владеющие тугой мошной, а следовательно, имеющие немалое влияние на князя и бояр, сами предложат перейти под руку сильного и крепнущего с каждым годом Великого княжества Литовского. Ведь купцам надо торговать. Витебские торговые гости вывозили на все четыре стороны света желтый и белый воск, душистый мёд, соленое сало, лён, пеньку, деготь, поташ… И это еще не все! А обратно везли из чужих держав тонкие дорогие ткани, соль, доброе железо, сельдь, серебряные и золотые украшения. Но, если на юг и восток обозы уходили беспрепятственно, то на запад и север купцы направлялись неохотно. Тому виной было постоянное немирье витебчан с рыцарями-крыжаками Тевтонского Ордена, которых без изысков, не разбирая дотошно, кто есть кто, звали попросту немцами. Из-за этих самых немцев, так и норовящих перекрыть дороги на Литву и на Польшу, на Псков и Новгород, торговля не ладилась. А всем известно, как Витень с Гедимином не любят тевтонцев. Потому лучше дружить с литовскими князьями… Примерно так, по словам Мала, рассуждали нарочитые мужи Витебска.
У города был еще посад в правобережье Витьбы. Ну не помещались уже все мастера и торговцы в Нижнем замке, а потому город потихоньку разрастался, расплывался вширь. Там тоже, при желании, любой мог отыскать ночлег. Слава Богу, постоялых дворов хватало с избытком.
Никита, проезжая ворота, подумал, помнится, что предположение Василисы оказалось ошибочным. Если Андраш не тот, кем представляется, то ему надо бы скрываться, выбирать постоялый двор на отшибе, где посетителей – раз, два и обчелся. Ведь купечество друг дружку знает, если не в лицо, то по слухам. Новым человеком могут заинтересоваться, а потом возникнут ненужные расспросы, разговоры. А то еще можно наткнуться на торгового гостя из родного Пожоня, который выдаст тебя с потрохами неосторожным словом. Не со зла, а просто захочет проявить уважение – поклонится да назовет по настоящему имени…
Но мадьярский купец или ничего не боялся, что свидетельствовало бы о его честности и открытом сердце, или был полным дураком. Хотя в последнем Никита усомнился, учитывая седины и несомненный достаток Андраша. Глупцы если и доживают до почтенного возраста, то вряд ли способны нажить богатство.
Но купец из Пожоня направился прямиком на самый большой постоялый двор. Расшумелся во дворе, требуя особого отношения к себе. Вначале он тряс мешочком с монетами и уговаривал хозяина – кривоногого и плешивого бородача с хитрыми, по-татарски прищуренными глазами – прогнать всех прочих постояльцев. Он-де, Андраш Чак из Пожоня, все убытки оплатит. А останавливаться под одной крышей с целой толпой незнакомых людей – один Бог знает, что у них на уме, – он не хочет. Слишком ценный груз. Следует отдать должное хозяину гостиницы, он стоял насмерть и не поддался на уговоры. Тогда Андраш потребовал выделить отдельную конюшню для его коней. Никита догадался, что мадьяр хочет прежде всего обезопасить Золотого от конских татей, но подумал, что поднятая купцом шумиха скорее привлечет нежелательное внимание. А там поползут слухи… Или он, правда, несмотря на седины, ума не нажил?
И тут напор Андраша успеха не имел. Единственная уступка, на которую ему удалось уговорить колченогого хозяина, заключалась в том, что для мадьярских коней освободили близлежащие стойла. Дьёрдь тут же назначил сторожей, погрозив им сперва кулаком, а потом и плетью и добавив длинное высказывание, из которого Никита запомнил только многократно повторенное «anya»[61].
Но перебранка во дворе вновь испортила настроение почтенному Андрашу. Входя в харчевню, он бурчал под нос: «Szemét szálloda… Szemе́t ljistálló… Szemtelen paraszt…»[62] Ни за что ни про что дал подзатыльник тихому, бессловесному слуге, который запомнился Никите еще по заснеженной дороге – парнишка стоял на коленях и быстро-быстро шевелил губами, должно быть, молился.
К счастью для Андрашевой свиты, за длинными столами сидели несколько купцов. Двое, судя по вышивке, украшавшей воротники рубах, из Литвы, откуда-то из-под Новогрудка. Один в смешном суконном зипуне, кургузом, с узкими рукавами, и странной шапочке, облегающей голову, словно мокрые волосы. При виде громогласного мадьяра по их лицам промелькнула тень озабоченности, но, убедившись, что это всего-навсего господин распекает нерадивых слуг, торговые гости тут же уткнулись носами в глубокие миски.