И что за штука такая – натура бабья?! Что там Создатель из ребра мужеского сотворить собирался, только он сам и знает, а что получилось – дело другое. Видно и впрямь, как говорил отец Михаил, на погибель рода человеческого появились Евины дочери. Во всяком случае, на погибель той части его, что управы на них найти не сумеет и к нужному делу не приставит. И одного кулака здесь никак не достаточно: тягловой скотиной баба все одно не станет – и норов не тот, и стати. Вот и приходится наследникам Адама своих жен умом превосходить, дабы самим с ума не свихнуться и в дела свои мужеские их не пускать.
Правда, Господь бабам своих забот столько накидал, что и до Страшного суда не разгребутся, однако же тянет их сунуть нос не себе под юбку, а мужику в штаны! По ночным делам, конечно, никто не против, да только у мужей и другие заботы случаются, куда бабам самим Создателем лезть заказано. Ан, нет! Редко которая не встрянет куда не надо, ежели случай подвернется.
И понятие правильное порой имеет, и жизнью ученая, а все равно! Натура такая: все им знать надобно, все увидеть да другим поведать. От этого они особую сласть имеют, нормальному мужу совершенно непостижимую. Видно, благодаря натуре своей любопытной и чует баба в душах больше, и видит такое, что ратнику за делами его не дано. Оттого порой и беду баба предвидит загодя там, где о ней еще и вести нет, и лечить может раны не только телесные. Так что и польза, как ни крути, от этого бывает. Иногда. Но чаще – сплошные неприятности: и ей самой, и всем, кто рядом окажется.
Варвара маялась в дровянике. Один из отроков сунулся туда, углядел испуганную бабу, забившуюся в угол, но тревогу поднимать не стал и побежал дальше по своим делам. Сидела бы она там, не высовываясь, пока все не уляжется, так нет! Варька и сама не смогла бы сказать, какой черт поволок ее за подол к двери. Первый страх прошел, и к ней вернулось неистребимое женское любопытство – захотелось утереть нос остальным бабам, особенно Макаровой Верке (та еще заноза, завсегда вперед нее норовит влезть!). Это ж прямо песня: у колодца назавтра расписать, что своими глазами видела, ну, и приврать потом само собой.
Тем более такой случай! Конечно, беда это, и беда большая, но изменить она все равно ничего не могла, а знать, как все происходило на самом деле, очень хотелось: ратники не больно разговорчивы, у них потом не выспросишь, а мальчишек пытать взрослой бабе невместно.
Особой опасности для себя она не видела: дверь толстая, набранная из колотых стволов – даже лучная стрела не пробьет, не то что мальчишеские стрелялки. Вот Варька и привалилась к ней, выискивая подходящую щель, но та все не находилась: то глядела не туда, то узка была, то низко – хоть на пол ложись, или же высоко, а подставить что-то – в темноте не нашаришь. И она решилась…
Чуть приоткрыв дверь, баба одним глазом уставилась на происходящее во дворе Устина.
А там шел бой, самый настоящий. Отроки из самострелов садили болтами куда-то в сторону дома. Невидимый Корней в отдалении каркал приказы, новый малознакомый ратник, побратим покойного Фрола, что-то рявкал мальчишкам от ворот. Варваре даже послышался грохот, как в грозу, и она не сразу поняла, что это бухало ее собственное сердце.
Вот один сопляк слетел сверху, прямо другому на голову – то ли скинули, то ли сам сверзился. Значит, уже не зря она там сидела, будет что бабам поведать! А подробности сами потом придумаются.
Раздосадованная тем, что все обозреть не получалось, баба приотворила дверь еще чуток. Зрелище показалось страшным, но завораживающим. Еще в детстве она видела, как уж зачаровывает лягушку: та и не хотела, а сама ползла в пасть к змее. Вот и Варвара сейчас не отдавала себе в том отчета, но все шире и шире распахивала дверь дровяника.
Под ударами бревна, которым толпа мальчишек колотила во входную дверь, трясся весь дом – или это ей только казалось? Вот плахи не выдержали и затрещали. Из дома в ответ полетели стрелы, вроде попали в кого-то. Ранили или нет, она не поняла.
За бревно схватился Мишка Лисовин. Хоть все они скрывались под бармицами, но не узнать его невозможно – так лаяться умел он один. Все только диву давались, откуда малец таких слов нахватался? Вроде и матерного ничего не говорил, а словно дерьмом окатывал с ног до головы; иной раз такое заворачивал, что и понять только с пятого раза возможно. Бабы обозников болтали, что мужья их разве не наизусть заучивали Мишкины словеса – те, что в походе на Кунье от него слышали. Вот и сейчас он выкрикивал что-то про Богоматерь на конюшне и хрена какого-то, то ли ржавого, то ли еще какого, сразу и не разберешь.
Варька, с интересом вслушивалась в Мишкину скороговорку – глядишь, что и запомнить удастся, да потом кого и отшить – и следила за бревном, бьющим в уже сильно ломаную дверь, и не замечала, как сама все больше подавалась вперед.