На его крик из дверей сначала высунулась Юлька, но, быстро поняв, что дело серьезное, юркнула обратно. Почти сразу же, накидывая на плечи теплый платок, из дома вышла Настена, следом за ней — опять Юлька.
— Что с ней? — Настена склонилась над матерью, положив ей на лоб ладонь.
— За нами волки гнались, — принялся объяснять Мишка — она из саней выпала и на вожжах по дороге волоклась…
— Давно в беспамятстве? — Прервала его лекарка.
— Нет, подъезжали уже.
— Тошнило ее, на что-нибудь жаловалась?
— Нет.
— Ну-ка, помогите мне, несем в дом.
Помощи от двух детишек в процессе переноски из саней в дом взрослой женщины было немного. Но Настена справилась — не впервой больных да раненых ворочать.
Мишку почти сразу же выставили обратно на улицу и он, не зная: оставаться или уезжать, присел было в сани, потом спохватился и принялся растирать куском дерюги вспотевшую Рыжуху.
Лекарка Настена…
Версии ее появления в селе, которые довелось в разное время и от разных людей слышать Мишке, отличались друг от друга в деталях, но, в общем, сводились к одному.
Однажды жителям села довелось отражать неожиданный наскок половцев. Собственно, половцы уже уходили назад в степи, но возвращаться тем же путем, которым пришли — через Галицкую и Волынскую земли — они почему-то не захотели, и, переправившись через Горынь, двинулись по землям Турово-Пинского княжества. Добычи и пленных они тащили с собой много, поэтому, наткнувшись на организованный отпор, связываться, не стали и начали поспешно отходить. Однако, когда добычу и полон у них попытались отбить (согласно некоторым версиям, частично и отбили) огрызнулись очень крепко.
Из сотни сельчан, ходивших на половцев, чуть ли не половина вернулись домой в окровавленных повязках. Кто, сидя в седле, а кто и лежа в телегах или на носилках, подвешенных между двумя конями. Лучники у степняков отменные и прекрасно умеют бить с седла на полном скаку.
Тогда- то и появилась в селе старуха-лекарка с маленькой внучкой. Ходила от дома к дому, спрашивала, есть ли раненые, перевязывала, давала лекарства, даже, вроде бы оперировала, извлекая глубоко засевшие наконечники половецких стрел.
Если предлагали плату за лечение, с достоинством принимала, если не предлагали, даже и не намекала. Когда предложили переночевать, объяснила, что лучше бы ей ночевать в доме одного из тяжело раненых, мол, ночью, мол, ему может стать хуже. На следующий день родственники раненых уже сами начали зазывать лекарку к себе, очень уж наглядной была ее высокая квалификация.
Осталась она в селе и на третий день и на четвертый — работы хватало. И никому и в голову не пришло поинтересоваться ее вероисповеданием. Только день на пятый или шестой этим вопросом озаботился сельский священник. Лучше бы он этого не делал. Старуха оказалась язычницей! В полном соответствии со своими служебными обязанностями и, надо надеяться, искренними убеждениями, святой отец вознамерился лекарку из села изгнать.
Что сказали ему по этому поводу мужики во время кратких переговоров в узком проходе между сараями, история для потомков не сохранила. Протокол переговоров, надо полагать, не велся. Однако, по словам очевидцев, вид, по окончании дискуссии, священник имел несколько растрепанный, а походку — неуверенную. Тем не менее, некий компромисс высокими договаривающимися сторонами, по-видимому, был достигнут.
Святой отец с тех пор очень натурально делал вид, что ни о какой лекарке знать не знает, а целая артель добровольцев за несколько дней поставила для лекарки дом, правда, за пределами тына, ограждающего село. Дом, что называется, сдали под ключ: с мебелью и полным набором домашней утвари, собранным в складчину.
С тех пор так и повелось. После сбора урожая, скидывались и обеспечивали лекарку хлебом и крупами на целый год, после ежегодной облавной охоты — выделяли долю мяса.
Когда старуха умерла, место ее заступила уже повзрослевшая к тому времени внучка. Звали внучку Настенной. Жила она одна и откуда у нее взялась дочка Юлька никто так и не узнал. Разумеется, процесс производства потомства для подавляющего большинства жителей села секретом не являлся, но вот кем был Юлькин отец… Самые дотошные кумушки, в конце концов, вынуждены были отступиться, так и не разрешив эту загадку.
И еще одно обстоятельство, связанное с появлением Юльки на свет, достаточно долго занимало умы сельчан своей неординарностью. Однажды Настена с грудным ребенком на руках заглянула в церковь и поинтересовалась у священника: христианское ли имя Юлия? Получив утвердительный ответ, она высказала пожелание, чтобы ее дочку окрестили именно этим именем. Слава Богу, священник был уже новый — отец Михаил — человек умный и, как позже убедился Мишка очень для своего времени образованный.
Презрев язычество матери, он сам нашел для новорожденной крестных мать и отца, оповестил о радостном событии всех, кто попался под руку (а те — всех остальных) и провел на следующий день обряд крещения в битком набитой церкви. Нарек он новорожденную Иулианией, но иначе, как Юлькой девлчку никто не называл. На крестинах гуляло все село — лекарку, за редким исключением, любили и уважали все.
— И меня выгнала!
Мишка даже вздрогнул от неожиданного появления пышущей возмущением Юльки.
— Говорит — не мое дело. А как я учиться буду, если до больных не допускают?
— А ты Чифа посмотри, вон он под рогожкой лежит. — Предложил Мишка.
— Ага! Так и буду всю жизнь скотину пользовать? А люди, что, не болеют? Мала еще! — Юлька явно передразнивала мать — как будто я не вижу, что она беременная!
"Беременная? Кто, мать? Отца уже почти четыре года, как убили. Ничего себе! С кем же это она? И эта свиристелка теперь всем растреплет!".
— Потому и мала. — Буркнул Мишка. — Была б большая, не трепалась бы. Что б людей лечить, надо язык за зубами держать уметь!
— Ой, Минька! Я никому… Я нечаянно… — Юлька, наконец, поняла, что ляпнула лишнее. — Давай я Чифа посмотрю. Ой, бедный, как его! Минь, его в тепло надо, плечо зашить… Давай к тебе поедем, твою маму, все равно, на ночь здесь оставить придется. Минь, поехали, а?