Изрядное число поваров, мыловаров, портных и модисток, прибыв в Россию в поисках счастья, убеждались, что гораздо легче и лучше устроятся на сытное и непыльное место домашнего наставника, и пополняли собой армию гувернеров и учителей всех наук. За неимением француза провинциальные родители соглашались и на другого иностранца.
Некто Простасьев вспоминал, что в 1785 году, когда ему было двенадцать лет, отец пожелал учить его немецкому языку. Отправляя обоз с хлебом в Москву, он поручил старосте нанять учителя-немца, не дороже, чем за 150 рублей в год. Староста привез немца, согласившегося служить за 140 рублей. Тот оказался плохим учителем, но хорошим переплетчиком и великим мастером клеить из бумаги коробочки.
Через год этого учителя заменили другим, за 180 рублей. Он кое-чему все-таки учил, но лучше умел делать сыры и играть на флейте. Еще через два года появился третий учитель — отставной квартирмейстер прусской службы — за 225 рублей в год; человек грубый и жестокий. Он сильно бил ученика, пока пятнадцатилетний уже Протасьев однажды не отлупил его в ответ. После этого учителя отпустили; на том ученье и кончилось.
Англичанин Джонс, побывавший в Москве в середине 1820-х годов, замечал, что некоторые английские гувернантки, которых он встретил в России, вероятно, были на родине кухарками или прислугой: "Их разговор выдает бедность их познаний, отсутствие способностей и плохое воспитание"; они писали с грамматическими ошибками.
"Достать вам иностранца, посадить его в кибитку и отправить мне нетрудно, — писал поэт К. Н. Батюшков к сестре в деревню, — но какая польза от этого? За тысячу (в год) будет пирожник, за две — отставной капрал, за три — школьный учитель из провинции, за пять, за шесть — аббат".
С. В. Капнист-Скалой рассказывала, как для упражнения во французском к ним в дом была взята старушка француженка, с которой ее поместили в одной комнате. "Сначала француженкой были довольны… Но впоследствии оказалось, что она любила выпить и что штофик с водочкой стоял всегда под ее кроватью. А чтобы не слышно было запаха водки, она всегда, к большому моему удивлению, ела со вкусом, во всякое время, печеный лук, при запахе которого я и теперь невольно вспоминаю мою бывшую гувернантку. Разумеется, что мать моя, узнав об этом ее достоинстве, немедленно отправила ее.
Такая же неудача была и с французом, которого было взяли для братьев моих и должны были очень скоро удалить".
Обилие сомнительных персонажей, подвизающихся в России на ниве детского воспитания, угнетало и само французское правительство. Секретарь одного из посольств замечал: "На нас обрушилась туча французов разнообразнейших мастей, большая часть которых, имев неприятности с французской полицией, отправилась в полуночные страны, чтобы погубить также и их. Мы были поражены и огорчены, обнаружив во многих домах знатных персон — дезертиров, банкрутов, развратников и множество дам того же сорта, которым, в силу пристрастия по отношению к этой нации, было препоручено воспитание юношей из весьма видных семей… Г-н посол полагает, что следовало бы предложить Русскому министерству исследовать поведение этих лиц и выдворить морем по назначению наиболее подозрительных".
Но при острой нехватке педагогических кадров решить эту проблему столь радикально не удавалось. К тому же при всей неподготовленности этих горе-педагогов они не только были востребованы, но и самым парадоксальным образом действительно в какой-то мере воспитывали — не только недорослей, но и их родителей. А. М. Тургенев свидетельствовал: "Как современник-очевидец считаю обязанностью сказать, что с водворением французов в семействах дворянских состояние крепостных господских людей улучшилось; с рабами начали обращаться лучше, снисходительнее, видеть в них человеков… Возлияние Бахусу весьма уменьшилось. Беседы дворянские начали оканчиваться без "игры в коммерческую", т. е. поединка на кулаках" и т. д.
К тому же, конечно, гувернеры были разные, и наряду с людьми действительно случайными, занесенными в Россию и в наставничество превратностями судьбы, а иногда и трениями с законом, среди иностранных преподавателей встречались — и нередко — высокообразованные, даже ученые, и притом высоконравственные люди, прекрасно знающие педагогическое дело. Не будь их, не пришлось бы говорить о "золотом веке" русской дворянской культуры, о той блестящей аристократии, о которой французский посол граф Сегюр писал, что по своему образованию и культуре она ни в чем не уступает наиболее просвещенным людям Западной Европы.