— А теперь грубишь ты, — упрекнул ее Александр.
— Ты отлично знала, что это меня обидит, — произнес я. — Но может быть, мы продолжим разговор после ухода моего дорогого братца?
— Не надо так волноваться, Мартин, — сказал Александр. — Неужели тебе трудно сдержаться и не шуметь? Лучше выпей кофе. Джорджи, принеси еще одну чашку. Сохраняй чувство меры, Мартин.
— С твоей стороны очень мило хозяйничать в моем собственном доме, — съехидничал я.
— Это не твой дом, — возразила Джорджи, наливая мне кофе. — В том-то и дело.
— Пожалуйста, не злись, — обратился к ней Александр.
— Ладно, — сказал я. — Но все равно уходи.
Александр опустил руки по швам и полусмиренно, полуиронически поклонился мне. Он обернулся к Джорджи и взглянул на нее печально и с восхищением. Она тоже посмотрела на него открыто, без улыбки, но с большой искренностью и непосредственностью, и это значило больше, чем если бы она улыбалась. Очевидно, им удалось хорошо поговорить. Затем Александр, явно не сумев справиться с собой, протянул руку и провел по ее голове от макушки до затылка. Она оставалась неподвижной, но глаза ее слегка расширились.
— Да, кажется, это та самая голова, которая мне нужна, — пробормотал он.
— Убирайся, — сказал я, — убирайся, убирайся, убирайся.
— Ну что ж… — проговорил Александр. — Спасибо тебе, Джорджи. Извини, Мартин. До свидания. — На сей раз он поклонился Джорджи и вышел из комнаты. Я закрыл за ним дверь.
Я вернулся к Джорджи и наотмашь ударил ее ладонью по щеке. Она с достоинством отступила, и ее лицо резко покраснело. Прежде я никогда не бил ее в гневе. Она отвернулась от меня и произнесла низким голосом:
— Вот и началось царство террора.
Я снова повернул ее к себе, держа за плечи. Ее глаза наполнились слезами, но она старалась сдерживаться. С яростью взглянув на меня, она вынула из кармана носовой платок.
— Хорошо, — сказала она. — Ладно, Мартин, ладно, все в порядке.
— Нет, все отнюдь не в порядке, — уточнил я.
— Ты не понимаешь, — не сдавалась Джорджи. — Все вышло куда случайнее, чем кажется. Просто я сказала однажды Гонории Кляйн, что хотела бы встретиться с твоим братом. А потом забыла об этом и удивилась, когда она позвонила мне и предложила нас познакомить.
— Тебе не надо было этого делать, — проговорил я. — Ладно, теперь уже неважно.
Я присел на кровать Джорджи и не знал, куда деться от охватившей меня тоски и растерянности.
— Нет, важно, — возразила Джорджи. — Я дошла до последней точки. Ты себе этого даже не представляешь. Не могу тебе передать, как я страдала. И не только от лжи, но потому, что чувствовала себя скованной. Я должна была что-то сделать сама, по своей воле. Сейчас у меня вдвое прибавилось ощущения реальности. Ведь я последнее время перестала быть свободной. А для меня это равносильно смерти. В таком состоянии я не нужна ни тебе, ни самой себе. Ты должен увидеть меня такой, какая я есть, Мартин. Я сама виновата. При тебе я не была собой. Мне не позволяла ситуация. Неправда заражала все вокруг. Я должна была хоть немного это разрушить. Теперь ты понимаешь?
— Да, да, да, — согласился я. — Хотя это все не имеет значения.
— Перестань повторять одно и то же, — упрекнула меня Джорджи. — И, ради Бога, не смотри на меня таким удрученным взглядом.
— Как бы то ни было, но эра лжи миновала, — заявил я. — И мы всем скажем правду.
Джорджи промолчала. Я поглядел на нее. Она смотрела на меня как-то странно, ее лицо еще не высохло от слез. Оно показалось мне нерешительным, замкнутым, по-новому красивым и не таким молодым.
— Ты не хочешь всем сказать прямо теперь? — спросил я.
— Не уверена, — откликнулась она.
— Ты выйдешь за меня замуж, Джорджи? — задал я новый вопрос.
Она отвернулась и глубоко вздохнула. Это было похоже на плач. Потом она проговорила:
— Ты это не всерьез, Мартин. Ты просто сходишь с ума от ревности. Спроси меня позже, если тебе тогда захочется.
— Я люблю тебя, Джорджи, — сказал я.
— А, это, — она сухо засмеялась.
— Господи, — протянул я и закрыл лицо руками. Джорджи обняла меня за плечи. Мы повалились на кровать, и я обнял ее. Какое-то время мы лежали не двигаясь.
— Мартин, — обратилась ко мне Джорджи, — ты говорил, что знакомил своих девушек с Александром и передавал их ему. А ты уверен, что это не он уводил их от тебя?
— Да, — отозвался я. — На самом деле было именно так.
— Мартин, я так тебя люблю, — призналась Джорджи. Я опустил голову ей на плечо и застонал.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Я вновь стоял у двери дома на Пелхам-крессент и вновь был пьян. На исходе вечера туман, как и прежде, сгустился. Я привез тяжелый ящик с вином, и меня поразило, что я с возрастающей скоростью сную взад-вперед между разными полюсами моей жизни, так что сейчас нахожусь, можно сказать, везде одновременно. Я отворил дверь и втащил ящик с вином в холл. Мне просто требовалось сюда вернуться.
Оказалось, что я был не в состоянии заниматься любовью с Джорджи. Я слишком долго оставался у нее, слишком много выпил, и наше свидание кончилось жалкими слезами. Я с облегчением расстался с ней и почувствовал, что она тоже испытала облегчение от моего ухода. Больше мы серьезно не разговаривали, но обращались друг с другом исключительно бережно, словно двое больных.
Теперь мне было необходимо увидеться с Палмером и Антонией. Был уже двенадцатый час, но у меня имелось оправдание — я обещал доставить им ящик с вином. Я полагал, что они еще не легли спать. Постучал в гостиную и заглянул туда. В комнате было темно, если не считать догорающего огня в камине. Затем я услышал сверху голос Палмера:
— Кто это?
— Это Мартин, — откликнулся я. Мой голос прозвучал глухо, будто я говорил в пещере. И добавил: — Я принес вино.
— Входи и присоединяйся к нам, — донесся до меня голос Антонии.
— Вы уже легли? — спросил я. — Простите, что пришел так поздно.
— Нет, не поздно, — возразил мне Палмер. — Входи. Знаешь, достань три бокала и бутылку. Нам очень нужно повидаться с тобой.
Я нашел три бокала, взял бутылку Шато Лориоль и стал подниматься по лестнице. Я еще ни разу не был наверху в доме Палмера.
— Мы здесь, — сказала Антония. Из-за открытой двери лился поток ярко-золотого света. Я задержался у порога.
Прямо напротив двери стояла огромная двуспальная кровать. Ее белое изголовье было украшено позолоченными розами. Белоснежные простыни откинуты. Две лампы, водруженные на высокие, резные и тоже позолоченные канделябры, отбрасывали мягкий свет по обе стороны. На белый индийский ковер набросаны розовые персидские коврики. Я вошел.
Палмер сидел на краю кровати. Он был в кремовом вышитом халате из китайского шелка, надетом явно на голое тело. Антония стояла рядом с ним, завернувшись в хорошо знакомый мне вишнево-красный шерстяной халат. Я закрыл дверь.
— Как это мило, что ты принес вино! — воскликнула Антония. — У тебя все в порядке?
— У меня все прекрасно, — ответил я.
— Давай отбросим излишние церемонии, — предложил Палмер. — Я люблю пирушки в спальне. Я так рад, что ты пришел! Ждал тебя весь вечер.
Дорогой мой, здесь нет штопора. Тебе не трудно сходить за ним, Мартин?
— Я всегда ношу с собой штопор, — отозвался я. Достал его и откупорил бутылку.
— Боюсь, что мы попираем все твои правила, заметил Палмер. — Ты не возражаешь, если мы выпьем его холодным? Налей в бокалы, а оставшееся вино подогрей у огня.
Я поставил бокалы на столик из розового мрамора рядом с дверью и наполнил их. Потом осторожно пристроил бутылку поближе к электронагревателю, расположенному в низу стены. Перед моими глазами мелькнул бледно-желтый орнамент на атласных обоях. Я вернулся к столику.
Антония забралась на кровать и ползком передвинулась на другую сторону, держась за плечо Палмера. Она села, подобрав под себя ноги и плотнее укутавшись в красный халат. Ее волосы, прежде скрытые поднятым воротником, теперь рассыпались и упали на плечи тяжелыми волнистыми прядями цвета тусклого золота. Без косметики она выглядела старше, бледнее, но ее лицо сделалось более нежным, и живым, каким-то материнским, особенно когда она устремила на меня взгляд своих карих глаз. Она слегка улыбалась, но ее большой подвижный рот сохранял, четкость линий. Палмер сидел напротив нее, спокойный, отдохнувший, на редкость вылощенный и сверкающий чистотой. Он опустил небольшую голову и в своем вышитом халате стал похож на какого-то царствующего недолгий срок, но могущественного императора с византийской мозаики. Он сел нога на ногу — длинные, стройные и очень белые ноги, поросшие черными волосами, показались из распахнувшегося халата. Ноги у него были босые.